Русские гончие

Охота с гончими сделалась известна на Руси значительно позднее, чем в Западной Европе. Мы знаем, что еще в Древней Руси существовали охотничьи собаки, употреблявшиеся для крупных зверей и на мелких пушных зверьков (куниц, белок), а по фрескам на лестницах Софийского собора в Киеве (сооруженного Ярославом Мудрым в ознаменование победы над печенегами) можем заключить, что это были какие-то крупные борзоватые собаки северного типа со стоячими ушами и не очень псовистые, довольно сходные с изображением собак, встречающихся на греческих античных барельефах и вазах (Duruy).

Отсюда, конечно, нисколько не следует, чтобы собаки эти имели греческое происхождение, так как материал для подобного рода охотничьих псов имелся в изобилии во всей Европе и Северной Азии, где только были леса. Это были просто крупные лайки легкого склада, хотя, вероятно, и не такие борзовидные, как согостырские оленьи собаки в низовьях Лены, употребляемые для заганивания оленей в тундрах, т. е. северных болотистых степях.

В Древней Руси не было полевой и степной охоты, так как вся юго-восточная безлесная черноземная равнина была занята различными кочевыми племенами другого происхождения; славяне охотились только на лесных зверей, притом по греческому и германскому способу, или методу, - с тенетами, перевесами и ловушками; собаки руссам были нужны для того, чтобы загнать лесного зверя в тенета, реже для того, чтобы замучить его продолжительной гоньбой и дать возможность охотнику убить его стрелой, копьем или дротиком. Между тем как на охоте на белку и иного пушного зверя употреблялись простым людом те же лайки, которые встречаются посейчас к северу от Волги, всюду оставив потомков в лице дворняжек, сторожевых или пастушьих собак с полустоячими ушами и закорюченными хвостами, - настоящие зверовые собаки, отличавшиеся ростом и силою, были редки, ценны и составляли достояние князей и их дружинников. Возможно, что эти ловчие собаки содержали некоторую примесь греческих охотничьих полугончих псов, привозимых ими в числе награбленной добычи после набегов на Греческую империю. Со времен принятия Русью христианства и постоянных торговых сношений с Грецией эти собаки могли добываться и мирным путем.

Мы видели, однако, что всюду, начиная с Греции, даже Древнего Египта, и кончая Германией средних веков, быстрые, но недостаточно сильные охотничьи собаки; а с другой стороны - слишком тяжелые и недостаточно проворные молоссы (мордаши) не удовлетворяли требованиям древних и средневековых охотников: последние старались смешиванием этих двух пород вывести среднюю расу - крупных, сильных и вместе с тем легких, паратых собак. Как на Западе, так у нас, еще в начале средних веков должны были выделиться два главных типа охотничьих собак на крупного лесного зверя - травильных, более массивных, с значительною примесью мордашей, соответствующих Triphunts древнегерманских узаконений43 главным образом для охоты на кабана, и собственно гончих для охоты на более быстрого зверя, как олень, лось и зубр, от которых требовались лучшее чутье и большая быстрота, собак, аналогичных с Canes seusius, Canes cursales германцев.

Что мордаши были известны на Руси до нашествия монголов, не подлежит никакому сомнению: они были, вероятно, еще более распространены во времена князей галицких и киевских^*, чем позднее - в эпоху татарщины, когда юг и юго-восток заградили татары, а запад и юго-запад - литовцы и поляки, надолго прекратившие всякого рода непосредственные сношения с Европой.

^* (...во времена князей галицких и киевских... - То есть до начала 13 в., так как Киевская Русь распалась в 1132 г., а Галицкое княжество прекратило существование как самостоятельное в 1199 г.)

Этим прекращением сношений объясняется самостоятельное развитие русских пород борзых и гончих, резко отличающихся от западноевропейских. Тогда как в основание почти всех охотничьих собак Западной Европы легли североафриканские породы - гончие, борзые и в меньшей степени молоссы (известные сначала египтянам, а уже потом ассирийцам), причем из туземных собак или, вернее, ранее освоившихся имели некоторое значение только брудастые гончие, - в России почти до нашествия монголов для охоты употреблялись исключительно туземные собаки северного или лесного типа в различных видоизменениях, иногда с более или менее незначительною примесью мордашей. Эти собаки были и борзыми, и гончими, и травильными, наконец, ищейками на соколиной охоте.

Рис. 39. Голос, старинная русская гончая Г. Шидловского. Большая серебряная медаль на выставке 1875 г. (Н. А. Мартынов. 'Портреты собак')

С настоящими гончими и борзыми русские познакомились через посредство татар, приведших восточных гончих из Центральной Азии и восточных борзых - от магометан Западной. Эти азиатские охотничьи собаки в различных степенях смешения с коренными, аборигенными расами - лайками образовали несколько новых русских пород гончих и борзых. Влияние же западных охотничьих собак начинается у нас только с XVIII века; тогда же проникла в Россию до того времени неизвестная ружейная охота с легавыми, которые к началу XIX столетия совершенно вытеснили особую, чисто русскую породу ищеек, их заменявших на соколиной охоте и, по-видимому, образовавшуюся из смешения лайки с меделянкой и гончей. В сущности, ищейка эта отличалась от старинной русской гончей только большею культурностью.

Нигде северные остроухие собаки не имели и не могли иметь такого значения для охоты, как в России, главным образом потому, что они всегда были и сейчас служат охотничьими собаками промышленников. Из истории известно, что охота в России с древнейших времен до наших дней не подвергалась почти никаким стеснениям: всегда рядом с охотою как забавою - ловами князей и дружинников, отъезжими полями бояр и бар - существовали ловы как простонародный промысел на пушного и снедного зверя и птицу, ловля тенетами, сетями и ловушками, большею частью при помощи собак, конечно туземных. Различие состояло в том, что у князей и дружинников, охотившихся на крупного зверя, те же остроухие северные лайки были крупнее, сильнее и быстрее. Этими собаками они травили и сганивали зверей или загоняли их в сети; но настоящих борзых и гончих у них не было и не могло быть, так как проникнуть с запада они не могли и о них нет намека даже в русских былинах и песнях, не говоря о летописях, писавшихся монахами, которые в противоположность католическим не обращали внимания на охоту. Точно так же не могло быть в старину и больших стай.

Татарский способ травли борзыми при помощи гончих произвел коренной переворот в русской охоте. Громадные многосотенные стаи гончих, со страшным ревом выгонявшие все живущее из лесных дебрей на пеших лучников или всадников с борзыми, не могли не произвести сильного впечатления на князей и бояр охотников, которые стали подражать своим завоевателям, заменять своих ловчих собак и улучшать их татарскими гончими и борзыми, следствием чего было образование новых местных пород. Мы знаем, что уже царь Василий Иоаннович охотился по татарскому способу с борзыми и гончими на зайцев, которые были прежде предметом промысла, а не охоты.

Выделение новых рас охотничьих собак совершалось очень медленно, вероятно столетиями, и в двух различных направлениях: наиболее легкие остромордые и псовистые остроушки в смешении с вислоухими татарскими борзыми дали в конце концов, быть может только в XVI столетии, псовую борзую; более тяжелые и толстомордые разновидности с примесью мордашей, сказавшейся и в укорочении псовины, образовали при скрещивании с татарскими гончими т. н. лошьих, или лосиных, собак, как бы нечто вроде русских оленегонных; более мелкие псовистые и наиболее распространенные туземные собаки северного волчьего типа с теми же восточными гончими дали породу простых русских гончих с круто согнутыми в кольцо хвостами (гонами).

Таким образом, не позднее семнадцатого столетия в России имелись по крайней мере три главные породы гончих: татарская, получившая позднее название костромской, зверовая, или лошья, гончая, по праву называемая старинною русскою, и, наконец, простая, или русская крутогонная, самая обыкновенная и распространенная, тогда как татарские встречались преимущественно у князей и дворян татарского происхождения, а старинные русские - у коренных русских бояр и бар. Что касается русских брудастых, то они имели позднейшее происхождение и скорее могут быть названы польско-курляндскою породою, чем русскою.

Хотя давнее существование трех главных русских пород гончих со многими разновидностями почти несомненно, об этих породах в эпоху русских царей, т. е. в течение XVI и XVII столетий, не имеется никаких сведений. Из того, что царь Михаил Феодорович посылал за собаками для возобновляемой царской охоты в глушь Костромского края, а не в ближние подмосковные местности, следует заключить, что в начале XVII века татарские гончие, как и татарско-русские борзые костромских и ярославских поместных дворян-татар, переселенных сюда Иоанном Грозным после взятия Казани, пользовались большою славою и предпочитались собственно русским гончим, в которых, конечно, не могло быть недостатка и в окрестностях Москвы. Впрочем, если принять за родичей русских гончих лошьих собак, то можно также предположить, что последние, хотя и ценились настолько, что бояре били ими царям челом, но еще не считались настоящими гончими и имели более специальное назначение, чем татарско-костромские гончие.

В первом русском охотничьем сочинении (рукописном) времен царя Алексея Михайловича немца фон Лессина ни слова не говорится не только о породах, но даже о стаях гончих. Надо полагать, что фон Лессин был не особенно выгодного мнения о наружности и качествах русских гончих, так как иначе не советовал бы в своем "Регуле псовой охоты" для получения верхочутов скрещивать гончих выжлецов с легавыми ублюдистыми (породистыми) суками^*.

^* ("...а когда легкая и проворная собака, то имеет степь плотную и сухую; если с нею случилась ублюдистая стромоушка, в том ее не зазирать, а считать ее за мастера, но за лучшего и лихого гонца..." Здесь, очевидно, намекается на пользу скрещивания гончих с лайками или другою породою гончих со стоячими ушами, может быть лошьими. "О верхочутких собаках, не поленюсь, я должен сказать, если кто хочет заводить оных, так следовать моему наставлению: соблюсти легавую ублюдистую суку, и чтоб она была породная, с выжлецом гончим: чтобы он был тоже породный и лучший мастер, а как перегодует, то наблюдать их вышесказанным примечанием по статям и блюсти их погодовавши, и как распустует с лучшими мастерами, от того можно, то есть от третьего колена, прямо верхочутых собак иметь; они в гоньбе веселее (!) всех собак, только недолговечны: они через три осени стекают или слепнут" ("Прир. и охота", 1886, III. "Регул псов, охоты", гл. 19). Из того, что в старину гон назывался "серпало" (см. ф. Лессин), следует заключить, что большинство русских гончих были крутогоны.)

Ближайшее знакомство русских охотников с западными породами гончих - польскими, курляндскими, французскими и английскими - начинается еще в первой половине XVIII века, во времена бироновщины^*. Герцог Курляндский, бывший обер-егермейстером Артемий Волынский и граф Салтыков значительно способствовали распространению выписываемых ими чужеземных гончих между русскими охотниками. Надо полагать, что тогда же появились у нас брудастые гончие, начались первые опыты скрещивания английских гончих с русскими (именно графом Салтыковым, см. далее о костромских гончих) и русские помещики впервые ознакомились с парфорсною охотою, применявшейся в царствование Анны Иоанновны^**. Елизаветинские и екатерининские вельможи, несомненно, много раз получали на кораблях английских гончих, прельщавших их красотою и паратостью.

^* (...южноафриканские боеры и североамериканские скваттеры... - Боеры - мелкие фермеры в Южной Африке, арендовавшие земли на условиях отработки; скваттеры - фермеры, захватывавшие явочным порядком незаселенные земли.)

^** (См. "Внутр. быт русского государства с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г.". Кн. I. M., 1880, стр. 302.)

В первой печатной охотничьей книге о псовой охоте "Псовый охотник" (1785 г.), составляющей собственно перевод с рукописной польской книги, тоже ничего не говорится о породах гончих, а описываются в общих выражениях стати гончей, несомненно польской^*. Это описание вошло дословно во второе издание "Совершенного егеря".

^* ("Гончих же мастеров узнавать по статям следующим: выпуклых, великих, мытных, на слезах, с кровавыми белками глаз, чутья толстоватого и мокроватого, каплющей из него часто мокроты, ноздрей широких, коими часто поворачивает на все стороны, как будто нечто чует, и в рубчик по чутью, который от верхней губы пошел между ноздрей: такие, конечно, бывают чутки в натечке зверя и мастероваты; притом же сама в себе крепка, не очень долга и сохастовата, голова сухая, уши тонкие, большие и повислые, но не на коротких ногах, высоковата, гон крепкий, прямой, короткой и не повислой и никуда на сторону не скинулся или на спину кольцом не завернулся; ноги сухие и желтоватые, мясами черными и мышками довольна". (То же, почти слово в слово, у Мачеварианова, хотя отвислые веки, длинные уши и сопливость доказывают, что речь идет о польских, вообще западных, гончих!) "Которая гончая густошерста и в себе жидка и слаба, голова мясная, уши толстые, небольшие и невисячие, глаза простые, ноздри сухие, чутье малое, толстые и короткие ноги, гон долгой и повислой, то такая бывает обленчива и к натечке плоха, и редко из таких удается быть нарочитому гонцу" ("Псовый охотник", 1785, стр. 24-26).)

Первое деление на породы мы встречаем в "Книге для охотников"^* Левшина, вышедшей в 1815 году, когда уже большинство русских охотников успело и дома и за границей ознакомиться с западноевропейскими породами. Кроме французских, английских и германских гончих Левшин отличает курляндских брудастых и русских - костромских и ярославских и упоминает об арлекинах, но не как породе, а как масти. Но из описания ладов гончих видно, что и он имел в виду лишь западных гончих. В другой книге Левшина - "Всеобщее и полное домоводство" - костромские гончие названы псовыми, упоминается еще русская порода гончих - лоших и говорится о скрещивании гончих с меделянскими^**.

^* ("Французские гончие собаки видом очень красивы, хвост имеют длинный, голос громкий и шерстью бывают большею частию белые с половыми, серыми и черными пежинами. Английские видом с ними сходны, несколько толще, не таковы складны, но зато сложением крепче и имеют хорошее чутье. Обе породы сих гончих, кроме обыкновенной гоньбы по зайцам, лисицам, волкам и серкам (сернам, т. е. диким козам) употребляются в парфорсной ловле, т. е. гоняют оными какого-нибудь зверя до тех пор, пока, ослабев, падет, или станет обороняться, или будет от них растянут. Германские гончие собаки гоняют по всем зверям; а поелику сходны к ним русские, каковы костромские и ярославские, также курляндские бородастые (имеющие густую жесткую шерсть и густые усы) и все сии отчасти составляют смешанную породу, то предложим об них несколько обстоятельнее. Добрая гончая собака должна быть средней величины, иметь передние ноги покороче задних, голову толстую и длинный хвост, иначе же тонкое чутье и громкой складной голос. Обыкновенная их шерсть красно- и темно-багряная, также черная с подпалинами и белым пятном под горлом; белые, пегие и арликаны. Из них бывают неублюдки (т. е. вымески) с английскими и французскими гончими, иногда с борзыми собаками. Примечание. Арликанами называются собаки, имеющие один глаз темный, другой же сывороточный или белесый, и когда на них шерсть по белому или серому бывает с марморными, черноватыми пежинами" ("Книга для охотников", I, 17-19).)

^** ("У нас в России известны три главные породы гончих: роду псового, имеющих шерсть густую и хвосты (по-охотничьи, гоны) толстые, вислые, уши несколько вислые, но короткие; оные росту среднего и известны под названием костромских. Рослые из оных не ублюдки с легавыми или медиоланскими. Вторые брудастые гончие, инако курляндскими называемые. Имеют на себе шерсть густую, клокатую, на морде, или, по-охотничьи, на чутье, усы; на ногах они пониже, но ноги имеют толще, большею частию шестипалые, и хвосты негустые; считаются нестомчивыми. Третья порода гончих называется лошими, потому что оные единственно только в гоньбе по лосям (иногда по медведям) употребляются. Это род собак дворных, очень рослых и сильных, густую и длинную шерсть имеющих, уши острые и головы большие. К отродию гончих же надлежит считать дахсов, или барсучьих собак, известных в России под названием стрелецких собак" ("Всеобщее и полное домоводство", т. XII, стр. 27-28).)

В последующих охотничьих книжках первой половины XIX столетия мы встречаем о гончих лишь перепечатки из "Псового охотника" и "Книги для охотников". Венцеславский в "Псовой охоте" (1847) говорит вскользь о ярославских гончих; Реутт вовсе не описывает пород гончих и утверждает, что костромские гончие происходят от английских. А. Хомяков в своей статье "Спорт" ("Москвитянин", 1845, II) говорит о костромских гончих как русской породе, приведенной татарами и происходящей от желто-подпалой сибирской гончей. Мачеварианов в своих "Записках" дает лишь самое поверхностное описание пород, а о статях гончей списывает почти дословно у переведенного с польского "Псового охотника" (1785), добавляя об ушах, что они "не лопухообразны, а свернулись бы трубкою". Из этого видно, что автор "Записок" не имел никакого понятия о типе и породах русских гончих^*.

^* ("В России употребительны гончие: 1) костромские, 2) курляндские, 3) английские и 4) польские. 1) Костромские гончие с превосходным чутьем, отличными голосами с заливом, полазисты, добывчивы, необыкновенно верны в гоньбе, привязчивы (т. е. вязки), но недостаточно параты по овражистой, кучугуристой и обрывистой местности, какова, наприм., по волжскому бичевнику и вообще по нагорной стороне Волги. Для выполнения же всех строгих охотничьих требований их мешают с английскими. 2) Курляндские - бурдастые, с клокастою псовиною. Все с яркими, тонкими голосами; но проносливы и не добывчивы. 3) Английские - чрезвычайно красивы; в них как будто видна смесь с крымскими (!?) борзыми; необыкновенно параты, но редкоскалы и много уступают в чутье костромским. 4) Польские - с верным чутьем; но тяжелы и годны лишь для ружейников" (Мачеварианов. "Записки псового охотника Симбирской губ.", стр. 27-28).)

Рис. 40. Польская паратая гончая ('Охотничий календарь')

Вполне верное и подробное описание всех пород русских гончих дает нам Н. П. Кишенский в своих классических сочинениях: "Записки охотника Тверской губ. о ружейной охоте с гончими", "Выбор гончих" и "Опыт генеалогии собак". Описания эти до сих пор остаются наилучшими и наиболее точными, так как позднейшие описания Губина, хотя и более полные, грешат неточностями и обнаруживают малое знакомство автора с крутогонными пешими гончими и костромскими. За первых он принимает каких-то вымесков с длинноухими французскими гончими, даже бассетами, а вторыми называет беспородную помесь, которая поставлялась костромскими татарами-собакоторговцами ничего не понимавшим в породах псовых охотникам центральных губерний. Характеристика русских гончих, сделанная Н. П. Даниловым, рядом с описаниями Кишенского и Губина, вероятно ему незнакомыми, крайне поверхностна и неточна, так как он не отличает старинных русских прямогонных гончих от пеших крутогонных и нашел у них на гонах какой-то пробор, у костромских же - подвес на хвосте и, кроме того, светящиеся в темноте глаза, как у волка^*.

^* ("А) Разновидности старинной туземной русской породы гончих. Самые грубые, дворноватые. Цвет шерсти (окрас) чаще всего черный, иногда с белыми отметинами; грязно-подпалый, редко багряный без подпалин; голова простой дворовой собаки с небольшими вислыми ушами; глаза у черных темные, у багряных желтые; щипец недлинный, круглый, без брылей; нос (чутье) и отверстия ноздрей небольшие; гон серповидный, у выжлецов часто кренделем (кольцом), подвес незначительный с пробором (раздвоение от середины к краям), кривизны на конце нет. Б) Гончие однотипной восточной породы, известной под названием костромской. Склад не такой грубый, но от манеры держаться с понурой головой несколько зверообразный; окрас серый, светлый с более темным характерным чепраком, подпалины чистые, бледные; голова сухая; уши небольшие, на хрящах; глаза светлые, серые, в темноте светят, как у волков; щипец круглый, брылей никаких; нос (чутье) и отверстия ноздрей заметно малы; гон прямой, коротковатый (вроде волчьего полена), от корня, примерно на треть длины, без подвеса, в остальной части с характерным пушистым подвесом без всякого пробора. В) Гончие породы западной, польской. Склад подходит к типу легавых. Окрас вообще черный с яркими, оранжево-красными подпалинами разных оттенков; шерсть низкая, лоснящаяся; уши довольно большие, вислые; щипец не короткий, несколько сжатый с боков и непременно с брылями; лапы иногда с прибылыми пальцами; гон длинный, гладкий, реже прямой, чаще к концу несколько серповидный или с кривизной на сторону (!)" ("Русск. охотник", 1891).)

Кишенский (позднее также Губин) делит русских гончих на три главные породы - старинных русских (у Губина старинные прямогонные), русских пеших (у Губина крутогонные) и костромских.

"Но те же условия, которым подвергались русские борзые, - говорил он 13 лет назад^*, - действовали и относительно русских гончих, т. е. почти в каждой отдельной охоте выраживалась сначала своя подпорода (разновидность), которая, в случае благополучного существования долгие годы охоты, устанавливалась в самостоятельную породу (вернее, подпороду) с обособленными признаками.

^* ("Опыт генеалогии собак", 1884, VII.)

Хотя относительно гончих у русских псовых охотников никогда не существовало такого педантизма, как относительно борзых, и потому доставать кровных гончих от любого охотника всегда было возможно, почему смешения различных подпород происходили довольно часто, однако, принимая во внимание обширность России, условия образования различных по признакам пород оставались почти ненарушимыми.

Поэтому тех идиллических времен, когда будто бы все русские охоты состояли из однотипных в смысле породных признаков костромских гончих и таких же густопсовых борзых, никогда не существовало; те и другие в каждой отдельной местности, продолжая быть чистокровными, то есть не подвергаясь скрещиваниям, перерождались в самостоятельные породы со своими обособленными признаками.

Но скрещивались между собою русские породы гончих сплошь и рядом, а потому образовалось множество пород и подпород, промежуточных по признакам, между тремя описанными типами, и очень много встречается гончих, соединяющих в себе признаки всех этих трех типов.

Вследствие всего этого понятия русских охотников о типах пород русских гончих чрезвычайно противоречивы... Каждый охотник из отдельной местности описывает и свой особый тип костромской гончей... Еще большую путаницу в названиях и типах гончих произвели породы, происшедшие от скрещиваний с различными породами западной группы...

Если б наши русские охотники не были в столь сильной степени одержимы незнанием своих пород гончих, то у нас давно были бы свои парфорсные породы... Наши гончие от природы очень немного в паратости уступают английским, да к тому же сотни лет назначались не для форсирования, а подбирались по голосам. Если б изменить направление подбора, то наши породы, не утратив кровности, были бы способны сганивать не лисиц без подстав, что они и теперь исполняют исправно, а матерых волков, которых берут не меньше англо-русских разнокалиберных ублюдков..."

Неопределенность и сбивчивость сведений о русских гончих и их описаний зависели от того, что во второй половине текущего столетия чистокровных русских гончих уже не было. Все они перемешались между собою или с польскими и английскими и образовали новые разновидности со смешанными признаками. Описания исчезнувших или почти исчезнувших пород составлялись больше по памяти, и то, может быть, не по чистопородным представителям. В настоящее время из чисто русских гончих уцелела в наибольшей чистоте лишь одна костромская, но и то с большей или меньшей примесью старинной русской или пешей крутогонной, и замечается очевидная тенденция к приведению всех пород к одному знаменателю и даже отрицание существования какой-либо породы гончих, кроме русской с двумя разновидностями: паратою - для псовой охоты и пешею - для ружейной. Но, собственно говоря, породы просто русских гончих никогда не существовало. Как справедливо замечает Н. Кишенский, "это новейшее изобретение, под которым желают скрыть всяких беспородных вымесков".

Замечание это, пожалуй, и справедливо, но все-таки нельзя не признать, что старинных русских гончих вовсе нет, пешие крутогонные тоже почти исчезли и что в современных костромских, несомненно, еще замечаются признаки этих пород и нередко течет кровь польских или английских. Впрочем, весьма возможно, что лет через 10-15 костромская порода сама собою, без особенных усилий со стороны охотников, очистится от посторонних примесей и мы будем иметь не просто русскую гончую, а настоящую костромскую, и костромскую более рослую и паратую, со значительною примесью крови старинной русской гончей. Эти две разновидности вполне удовлетворят потребностям всех русских охотников, ружейных и псовых.

Смешение русских пород не принесло такого вреда русской охоте, как скрещивание русских гончих с польскими и английскими. Близкое знакомство русских охотников с польскими гончими началось в конце прошлого столетия, когда конфедераты^*, сосланные в Костромскую и Вологодскую губернии, привели своих тяжелых гончих, соблазнивших псовых охотников своею внушительною красотою. Затем, по окончании наполеоновских войн, в Россию было ввезено военными большое количество гончих западного типа - французских, немецких и главным образом польских; эти гончие рассеялись повсеместно и оказали весьма значительное влияние на стаи средних губерний. В тридцатых годах, после первого польского восстания^**, снова было приведено в Россию как офицерами, так и ссыльными поляками множество гончих, которые также очень быстро перемешались с русскими до полного исчезновения типа; едва ли не чаще всего псовые охотники скрещивали их со старинными русскими гончими*. С этого же времени начинается у нас ружейная охота с гончими, до того вовсе не известная в великорусских губерниях, причем учителями были те же высланные административно поляки и отставные офицеры, служившие в Польше и познакомившиеся с этим весьма распространенным там способом охоты. Особенное же распространение получила последняя в шестидесятых годах, после второго польского восстания^****, почти совпавшего с уничтожением крепостного права и большей части псовых охот. В настоящее время подружейные гончие во многих местностях составляют большинство, и общее количество ружейных охотников с гончими несомненно уже превышает численность псовых. Развитию ружейной охоты с гончими всего более содействовали труды Н. П. Кишенского, не имеющие себе равных не только в русской, но и в иностранной литературе.

^* (...в конце прошлого столетия, когда конфедераты... - Члены временного политического союза вооруженной шляхты реакционной Тарговицкой конфедерации (1792 г.), содействовали второму разделу Польши (1793 г.).)

^** (...после первого польского восстания... - Имеется в виду польское восстание 1830-1833 гг.)

^*** (До сих пор в Воронежской губернии, по свидетельству Сафонова ("Охотн. газета", 1890, стр. 83), преобладает помесь тяжелых польских с русской пешей (вероятно, старинной русской, так как настоящие русские пешие встречались только в лесных губерниях).)

^**** (...после второго польского восстания... - Имеется в виду польское восстание 1863-1864 гг.)

Скрещивание русских пород с польскими имело еще смысл для ружейных охотников, не нуждавшихся в паратых собаках; для псовой же охоты оно принесло несравненно более вреда, нежели пользы, так как хотя как бы несколько улучшало внешность и сохраняло голоса, но делало гончих более слабыми, рыхлыми и стомчивыми, пешими и непригодными для продолжительных отъезжих полей. Польские тяжелые гончие, можно сказать, испортили почти все стаи. Между тем обстоятельства складывались таким образом, что от гончих стали требовать еще большей паратости, чем прежде: леса в северной черноземной полосе, средоточии помещичьего землевладения, сильно поредели, зверя стало меньше, время дороже. Но вместо того чтоб очистить русские породы от вредной примеси, начали повально скрещивать полупольских гончих с английскими^*. Некоторые удачные помеси фоксхоундов с русскими породами, преимущественно со старинными русскими и костромскими, главным образом знаменитые глебовские гончие^** были причиною того, что через несколько десятков лет, начиная с тридцатых годов и до начала шестидесятых, почти все стаи псовых охотников, утратившие свою чистокровность, можно сказать полупольские, заключали в себе большую или меньшую примесь английских. Это увлечение английскими вымесками не уступало совпавшему с ним увлечению помесями псовых с вислоухими восточными борзыми.

^* (Из "Записок" Березникова (рукописных) видно, что в 20-х годах многие псовые охотники сильно увлекались польскими и даже курляндскими гончими, но в скором времени бросили их и обзавелись чистокровными английскими (Храповицкий, Смирнов, также Глебов и друг.), то есть кинулись в другую крайность.)

^** (Едва ли своими хорошими качествами глебовские гончие не были обязаны тому, что происходили не от фоксхоундов, а от стэгхоундов, которые ввозились в Россию крайне редко.)

До 80-х годов в псовых охотах, можно сказать, преобладали гончие английской внешности, и только с этого времени стали обращать более внимания на короткоухих, высокопередых и не пестрых гончих русского типа. Этого нетрудно было достичь прекращением скрещиваний с чистокровными фоксхоундами, простым подбором: старинная кровь русских гончих оказывалась всегда сильнее и в конце концов брала верх над английскою, которая оставляла лишь некоторую сухость сложения, обусловливавшую требуемую паратость, и обнаруживалась в ухудшении и голосов, как неизбежное следствие чрезмерной быстроты. В настоящее время большинство псовых охотников имеет стаи не англо-русских гончих, как лет 20 назад, а русских гончих с более или менее незначительною примесью фоксхоундов, почему они справедливо могут быть названы паратою разновидностью русских гончих. Этот легкий тип русских мешаных гончих считается большинством наиболее пригодным для псовой охоты, а потому имеет полное право на существование рядом с более неуклюжими, сравнительно менее паратыми, хотя нередко более выносливыми, почти чистокровными костромичами и помесями их со старинными русскими гончими. К сожалению, псовые охотники до сих пор никак не могут сговориться относительно того, каких форм следует придерживаться, и до сих пор не вывели породы паратой русской гончей с точно определенными признаками. Для русских охотников, как справедливо заметил Д. Бибиков, совершенно достаточно трех пород гончих: паратой, с признаками и качествами средними между английскими и старинными русскими гончими, и двух пород из разновидностей русских гончих с окрасом и внешностью старинных русских - паратой для псовой охоты и более пешей для ружейных охотников^*.

^* (Под названием старинных русских автор, по-видимому, подразумевает здесь костромских гончих.)

До самого последнего времени гончие в великорусских губерниях имели одно назначение: выгнать зверя из леса в опушку или поле на охотников с борзыми. Этот способ охоты был известен и в Западной Европе, но употреблялся крайне редко даже в средние века, и гончие в большинстве случаев играли там активную роль, то есть ими сганивали зверя иногда в несколько десятков минут, иногда на вторые или третьи сутки с ночевками. У нас же в благоустроенных охотах до сих пор гончие должны только выставлять зверя на борзых, отнюдь не вырываясь в поле; в старину сганивание зверя гончими считалось чуть не позором. Парфорсная охота началась у нас лишь когда завелись стаи английских и полуанглийских паратых гончих, а ружейная охота с гончими, как мы видели, занесена к нам относительно недавно из Польши, Литвы и Малороссии, где она была известна еще в начале XVII столетия.

Преимущества парфорсной и ружейной охоты с гончими перед татарско-русским способом охоты с гончими и борзыми заключаются в том, что в первых двух объектом охоты мог быть всякий зверь - олень, лось, коза, кабан, медведь, барсук, а в русской же псовой - только те звери, которые, надеясь лишь на ноги, искали спасения в чистом поле^*, именно: заяц, лисица, волк. Кроме того, как в парфорсной, так и в ружейной охоте охотникам предоставляется значительная свобода действий и они могут следовать за гончими, тогда как псовый охотник, стоящий на лазу, как бы прикован к своему посту, подобно охотнику на облаве, и должен был, не съезжая с места, выжидать появления зверя.

^* (Впрочем, и у нас в старину дозволялось форсировать гончими медведя и кабана, причем охотники остановленного собаками зверя прикалывали рогатинами или кинжалами. Но этот способ охоты, как весьма убыточный по числу приносимых в жертву собак, употреблялся лишь владельцами огромных стай. Сганиванне гончими медведей было еще в большом употреблении у помещиков татарского происхождения Костромской и других приволжских губерний до конца прошлого столетия.)

Это пассивное и долгое выжидание и затем непродолжительная скачка сломя голову с борзыми вслед за вырвавшимся в поле зверем вполне гармонировали с лениво-порывистым характером великоруса. Но всегда находились псовые охотники, которые не выносили такого продолжительного бездействия, тягость которого умерялась лишь музыкою гона, и предпочитали охоту внаездку или же ездили под гончими. Парфорсная охота, следовательно, вполне отвечала вкусам последних, а потому и привилась во многих местностях, конечно таких, где не было непролазных чащей и трущоб, недоступных даже самым ретивым доезжачим и выжлятникам, главная обязанность которых заключалась в том, чтобы не давать стае вырываться в поле. В настоящее время, можно сказать, наши псовые охотники употребляют смешанный способ охоты, особенно на волков: часть они сганивают гончими, часть затравливают борзыми, в самых же крепких местах обыкновенно ставят ружейников. Во всяком случае, русская псовая охота утратила свой первоначальный характер, и в ней не замечается прежнего педантизма и строгого порядка.

Парфорсные тенденции в связи с увеличением паратости гончих, хотя и выдвинули гончих на первый план, но имели необходимым следствием ухудшение самых главных гончих качеств - чутья, голосистости и полазистости, т. е. способности гончей лазить в чащи и крепкие места. Так как русские парфорсные охотники, родоначальником которых, вернее всего, надо считать С. М. Глебова, ездили только на красного - волка по преимуществу, всячески отучая гончих от гоньбы по зайцу, то английские и полуанглийские собаки не могли иметь хорошего чутья, тем более что сами охотники умышленно старались его испортить, закармливая с осени собак сырым мясом^*. Заяц же всегда был и будет оселком чутьистости гончих и резвости борзых (прибавим, и вежливости легавых). Всякому известно, что чрезмерная паратость, свидетельствующая об избытке крови борзых, всегда бывает в ущерб чутьистости.

^* (См. "Записки" С. М. Глебова в "Журн. охоты" Имп. общ. охоты, 1875 г.)

Еще большее влияние имело скрещивание фоксхоундов с русскими гончими на ухудшение голосов, ценившихся старинными псовыми охотниками еще больше, чем французскими парфорсными охотниками. Это важное значение, придаваемое голосам гончих, станет понятным, если принять во внимание, что перипетии гона и музыка стаи, так сказать, умеряли охотникам, стоявшим на лазах, тягость мучительного выжидания в такой степени, что совсем дряхлые старики продолжали ездить на охоту с единственною целью - послушать гон стаи. Французские парфорсные охотники также очень ценили голоса гончих, но мы знаем, что они обращали главное внимание на звучность голосов и не требовали от последних разнообразия в тоне и тембре - т. е. сложного голоса, подобно русским охотникам.

Довольно трудную задачу совмещения хороших голосов с парфорсным способом охоты французские охотники весьма удачно решили делением стаи на две или три части, из которых одна, наибольшая, гнала зверя, а другие, меньшие, т. н. подставы по нескольку смычков, расставлялись с пикером в известных пунктах и в удобный момент спускались на подмогу или на смену уставших гонцов^*. В старину не прибегали у нас к подобным резервам потому, что не нуждались в них, так как старинные русские гончие и костромские без особого труда сганивали лис, прибылых волков и переярков и зайцев, и если оказывались недостаточно паратыми в чистолесье, открытой и, пожалуй, гористой местностях, то в чащах и болотистых уймах они далеко превосходили английских, а следовательно, преимущества последних могли сказаться только в более доступных лесах и в небольших отъемах черноземной полосы. Чутьистая гончая может быть вообще менее паратой, так как, стеряв след, она тратит менее времени на розыск упалого. Кроме того, гончая верхочут всегда окажется на деле быстрее более паратых собак с нижним чутьем, так как она не припадает временами к следу, подобно последней, чем замедляется гон. Затем на паратость гончей имеет влияние самая манера гона, так как многие гончие, особенно французские, при каждом взлае задирают кверху голову, что опять-таки несколько замедляет бег.

^* (В гористых местностях, например в Крыму и на Кавказе, иногда необходимость заставляет охотиться с подставой (см. Зотов. "Охота в Крыму". - "Пр. и ох.",1884, XI, и Атрыганьев. "Охота на оленей на Кубани". - "Прир. и ох.", 1883, VI). Следует заметить, что на Кавказе (именно в Карачаевских горах) лучшими гонщиками на оленей оказались полуанглийские гончие, привезенные в Пятигорск одним калужским помещиком в 70-х годах (вероятно, из породы Храповицкого или Смирнова). Этих собак ни на какую другую охоту не брали, и если они натыкались на другого зверя, то их сбивали; водили всегда на смычках, пока не замечали следов или признаков оленя. Как только убивали оленя, распарывали ему брюхо и внутренности отдавали собакам. Поэтому на следы кабанов и медведей они мало обращали внимания. Французский метод охоты с подставами заслуживал бы подражания, в особенности при парфорсной охоте на волков.)

Единственные качества в гончих, не изменившиеся или почти не изменившиеся к худшему с переходом псовых охотников к англорусским гончим, это кроме быстроты злобность, вязкость и нестомчивость. Старинные русские гончие, однако, несомненно превосходили в злобности фоксхоундов и по л у английских, в которых злобность к красному зверю нередко поддерживалась, как мы видели, искусственными мерами. Старинные русские именно всегда и все поголовно отличались непомерною злобностью, а злоба есть принадлежность крови, т. е. породы, и часто гончие с самою злобною и угрюмою наружностью (например, тяжелые польские) не гонят по волку, и наоборот. Вязкость при парфорсном способе охоты даже несколько увеличилась, так как при прежней островной езде вязкость необходимо приносилась в жертву позывистости. Самый способ охоты по новому образцу, т. е. полупарфорсный, не требовал прежней позывистости, и стая управлялась меньшим числом выжлятников, то есть была экономичнее, что не могло не иметь значения при ухудшившихся условиях жизни и немало содействовало распространению смешанного способа охоты с полуанглийскими вымесками. Старинные русские гончие - самые лучшие красногоны - требовали при своем звероватом характере и непослушании непонятного ныне качества выжлятников, обязанность которых состояла в том, чтобы сбивать собак со следа вырвавшегося в поле зверя и не давать им бросаться в стадо. В нестомчивости же собаки эти не только не уступали английским, а даже превосходили их, что понятно, если вспомнить, что в прежние времена отъезжие поля длились неделями, месяцами и что охота шла ходом за 500 и более верст. Но малейшая примесь польских немедленно сказывалась, и собаки очень скоро разбивались ногами до полной негодности.

Что касается ружейной охоты, то она имела также немалое влияние на качества гончих. Требования ружейников были иные, а потому приспособление русских гончих к ружейной охоте вызвало прежде всего скрещивание их с польскими, сначала в Малороссии, а затем, с конца прошлого столетия, в губерниях на север от Москвы. Ссыльные конфедераты были главными виновниками порчи костромских гончих. Последние были слишком параты для ружейной охоты, особенно для охотников, привыкших бить зайцев из-под гона тяжелых польских или даже огаров, составляющих как бы средний тип между последними и русскими гончими.

Скрещивание с польскими гончими, давно утратившими злобность и смелость к волку, и вообще применение ружейниками гончих исключительно для гоньбы по зайцам имело следствием утрату собаками злобности. Хотя Н. Кашкаров утверждает, что подружейные гончие должны быть вязки, крупны и злобны, иначе их стравишь волками; но кому не известно, что волков бьют из-под собак немногие ружейники, обладатели целой стаи. Поэтому г. Д. Бибиков ("Охотник с русскими гончими") совершенно прав, говоря, что русские гончие (всякие) у ружейников утрачивают злобу и паратость, которые могут развиваться только в комплектных псовых охотах.

Зато прочие качества гончей - вязкость, чутьистость, полазистость и голосистость - при ружейной охоте не только не ухудшились, но в большинстве случаев даже увеличились. Ружейные охотники не нуждались, подобно псовым, в позывистости, всегда вредно отзывавшейся на вязкости - настойчивости преследования; гоньба по зайцам развивала чутье и способность разбивать заячьи скидки; русские гончие никогда не боялись чапыжника и лесных болотин; что же касается голосов, то русские ружейные охотники с самого начала придавали им не меньшее, а большее значение, чем псовые охотники, что доказали своими специальными исследованиями этого важного вопроса.

В результате ружейные охотники и практически и теоретически сделали гораздо более, чем псовые, почти всегда относившиеся к гончим с пренебрежением и предоставлявшие их в полное распоряжение доезжачих, которые всегда предпочитали иметь дело с бесчутыми, но вежливыми дурами при одном-двух мастерах или вожаках, разбиравших следы. Между тем на самом деле к гончей должны предъявляться гораздо более разносторонние требования, чем к борзой, от которой требуются только резвость и красота. Гончая же должна быть ладна, достаточно парата и нестомчива, а кроме того, обладать хорошими чутьем, голосом и соображением. Отсюда понятно, почему безукоризненные во всех отношениях гончие встречаются реже отличной борзой и легавой и такая гончая должна бы цениться дороже последних. Действительно, в северо-западных губерниях и в Малороссии, где гончих собак больше, чем легавых, и где они часто исправляют их обязанности, например на утиной охоте, хорошие одиночные гонцы пользуются большею известностью, чем лучшие легавые, конечно потому, что услугами гончей пользуются многие охотники, а легавая служит одному только хозяину. Многие ружейные охотники предпочитают охоту с гончими охоте по перу, и предпочтение это имеет смысл. "Можно охотиться без легавой с удовольствием, но без ружья можно охотиться только с гончими", - говорит Д. А. Вилинский.

Самые главные качества гончих - чутье и голос - ценятся нами еще более, чем французами. Чутье у гончей развито в значительно большей степени, чем у других собак, даже легавых, хотя многие держатся противного мнения. Н. П. Кишенский^* весьма основательно доказывает превосходство чутья гончих следующими соображениями: гончая чует зайца гораздо далее, чем легавая, между тем запах зайца слабее запаха птицы, тем более целого выводка, так как легавая чует верхним чутьем птицу гораздо далее, чем зайца; лучшие по чутью легавые происходят от помеси с гончими и часто имеют подпалины; примесь легавой ухудшает чутье гончих, а не улучшает.

^* ("О чутье гончих собак". - "Прир. и охота", 1878, IV.)

По наблюдениям Кишенского, самым лучшим чутьем обладают самые пешие гончие, а именно курляндские, потом русские пешие и породы, от них происшедшие. Вообще чем паратее гончая, тем чутье слабее, но это уравновешивается быстротою - собака преследует на близком расстоянии, по горячему следу. Для успешного сослеживания гончей необходимы влажный воздух и роса, хотя чрезмерная мокрота заливает след; поэтому в ясные и сухие дни гончие хорошо гонят только утром и вечером. Зимою в сухую морозную погоду некоторые собаки с плохим чутьем не могут гнать вовсе. На чутье, кроме того, имеет несомненное влияние направление ветра; наилучший гон бывает (в Тверской губернии) при северо-западном, северо-восточном и восточном ветрах; всего хуже собаки гонят при юго-западном, особенно если он силен; тогда они как бы совершенно теряли чутье, причем если ветер менялся, то оно возвращалось. Чутье при юго-западном ветре - терялось при всякой погоде, но всего сильнее было влияние последнего осенью. Причины этого явления необъяснимы, равно как весьма загадочно влияние на чутье вредной росы, замечаемой в конце мая и в июне^*.

^* ("Может быть, это цвет какой-либо травы, но странно, что действие замечается только ночью, в то время, когда ложится роса. В это время иногда бывает, что гончие сначала гонят отлично, потом, когда начнет ложиться сильная роса, голоса их вдруг начинают странно меняться, гон постепенно ослабевает, и собаки выходят из леса со всеми признаками нездоровья: нос горячий и припухлый, глаза налитые кровью. Продолжается это нездоровье только час-два. Случалось, что гончие гнали на другой или третий день в том же острове при сильной росе, и ничего с ними не было". Н. К.)

Фазы луны не имеют, противно мнению многих, никакого влияния на чутье. Цветы многих растений портят чутье, особенно бугун или болиголов, от которого собаки дуреют и не понимают, где трубят или гонят другие гончие. Чутье пропадает всего чаще от плохого (псарного) содержания, от дурной или горячей пищи, также от чумы, хотя далеко не всегда. В теплое время оно сильно слабеет от кормления мясом, особенно бараниной, а от копченого мяса совершенно (но временно) утрачивается. В пустовку суки и кобели также временно теряют чутье и перестают искать. Затем, конечно, чутье слабеет к старости, всего скорее у вымесков с легавыми; у чистокровных же гончих оно сохраняется до преклонного возраста, и встречаются костромичи 15-17 лет совсем глухие и почти ослепшие, которые гонят голосом и разбирают следы, хотя отчасти шагом^*.

^* (Силу чутья по наружным признакам определить невозможно, хотя ширина ноздрей, величина и наружная форма носа имеют некоторое значение. Вообще если у гончей ноздри широки, открыты (края не завернуты внутрь), нос сильно подвижный, всегда мокрый, то более вероятно, что эта собака обладает хорошим чутьем.)

Огромное значение имеет также голос гончей не столько с эстетической, сколько с практической точки зрения, так как голос гончей должен резко отличаться от обыкновенного собачьего лая. Это ее видовой отличительный признак, а потому подмесь негончей крови прежде всего сказывается в изменении голоса, точнее в его упрощении.

"Кроме уклонения от типичных признаков в ладе и статях гончей собаки, - говорит П. М. Губин в своем "Руководстве", - необходимо еще обращать внимание и на ее голос, так как учащенный, отрывистый, "дворноватый" голос у гончей, словом, голос не певучий, не выражающий тона (трудно объяснить это словами), а похожий как бы на отрывистый даже и не лай, а как бы учащенные взбрехи дворной собаки у гончей служит верным признаком грубой в ней смеси. Как бы ни была редкоскала или как бы учащенно ни вопила чистокровная гончая, у ней всегда есть в голосе музыкальность тона, понятная каждому настоящему псовому охотнику и истинному любителю гончих собак. Поэтому для породы, выбирая гончую собаку, важнее всего знать ее происхождение, а если порода ее неизвестна, то после тщательного и самого строгого разбора ее частей и вообще лада собаки, необходимо еще слышать ее голос во время гоньбы в поле, так как неоднократно были случаи, что от гончих неизвестной породы, но совершенных красавцев по виду и выдающих себя только голосом, выходили щенята положительно неопределенной породы и никуда не годные".

Резкое отличие в голосах гончих и лае, брехании и вое других собак объясняется происхождением первых от особых диких видов гончих собак, причем, конечно, это различие со временем усиливалось вследствие подбора по голосам. Голос гончей (вернее, сила его) зависит от устройства ее голосового аппарата (гортани) и объема легких. О последнем (до некоторой степени) можно судить по ширине и (всего более) глубине груди, но нельзя быть уверенным в том, что у собак с прекрасной грудью будет хороший голос. Но зато у собак безгрудых никогда не бывает хорошего голоса (Н. Кашкаров).

Хотя французские парфорсные охотники в противоположность английским придавали больше значения голосам, чем паратости, но об этом важном качестве они упоминают лишь вскользь, давая крайне поверхностные определения, из которых трудно составить себе верное понятие о голосах французских гончих. Очевидно только, что последние в большинстве имели очень низкие и звучные голоса, но в сущности однообразные и монотонные. О подборе собак стаи по голосам и делении на дисканты, альты, тенора, баритоны и басы (башуры) у французских авторов не упоминается ни слова; между тем как у нас имеется несколько подробных статей ружейных охотников, посвященных рассмотрению голосов гончих с музыкальной точки зрения и описанию средств к улучшению этих голосов. Исследования эти настолько оригинальны и интересны, тем более что принадлежат известным охотникам и притом музыкантам (Артынову, Сафонову)^*, что считаем необходимым сделать из них подробные извлечения.

^* (См. Артынов. "Собачий хор". - "Охотн. газ.", 1891 г., стр. 770-777, 787-789; Сафонов. "Стая как предмет музыкального изучения". - "Охотн. газ.", 1892 г., стр. 325-330, 342-344; Кишенский. "Голоса гончих". - "Русск. охотник", 1894, стр. 222-223, 243-244.)

"В чем, собственно, состоит ее (охоты с гончими) привлекательность? - спрашивает А. Сафонов. - Далеко не в добычливости; цель эта гораздо проще и выгоднее достигается другими способами; вся прелесть в хорошем гоне, иначе говоря, в тех ощущениях, которые испытывает охотник под влиянием собачьих голосов. Последнее обстоятельство, по крайней мере для ружейного охотника, - все. Находясь по самым условиям охоты постоянно около гончих, он в силу этого является ближайшим слушателем их пения. Всякие повышения и понижения звуков, усиление или ослабление их, перемолчки, словом, все тонкости собачьей фразировки в его ушах имеют определенное значение, так как указывают на близость или отдаленность зверя, наконец, на уловки, употребляемые им для избежания опасности.

Таким образом, охотник, не видя собак, на основании их пения составляет представление об отдельных моментах охоты. Помимо этого, качество и состав голосов оказывают весьма важное влияние также на ход гонимого зверя. Как бы ни была вязка, неутомима и дружна стая, раз она обладает плохими голосами, зверь мало пугается ее и пускает в дело всевозможные хитрости: залегает, делает петли, ходит вслед за собаками, наконец, высмотрев место, где нет людей, преспокойно уходит в другой лес. Тогда как хорошая голосистая стая нередко доводит зверя до полного исступления, под влиянием которого он совершает поступки, не совместимые с требованиями самого элементарного благоразумия...

Не спорю, что понимать тонкости собачьей гармонии, входить, так сказать, в критическую оценку деталей ее действительно могут только лица, обладающие музыкальным развитием, но общие правила конструкции хора, в сущности, сводятся к тем же законам, по которым строится хор человеческих голосов, а чтобы знать последнее, вовсе не нужно быть специалистом...

Между тем по отношению к собачьему пению законы музыкальной гармонии почему-то считаются необязательными, и те же самые лица, которые затыкают уши при звуках плохого оркестра или хора, преспокойно слушают отвратительный писк гончих, точно на время утрачивают всякий слух...

В числе средств, которыми располагает собака для изъявления своих чувств... особенного внимания заслуживают те, которые предназначены для выражения охотничьей страсти, каковою способностью из всех домашних собачьих пород обладает только гончая. Звуки эти, воспроизводимые тогда, когда собака или видит зверя, составляющего объект страсти, или ощущает его запах, в отличие от прочих, в охотничьей терминологии носит название голоса. Последнее определение уже само по себе указывает, что означенные звуки представляют некоторое подобие пения...

Главное, что обращает на себя внимание при слушании собачьего голоса, что дает основание называть его так, это несомненная музыкальность, так сказать, певучесть звуков, позволяющих улавливать определенные тоны. Если по первому впечатлению тональность и кажется как бы неясною, то это происходит главным образом вследствие постоянных вибраций, иначе говоря, слабой устойчивости, свойственной собачьему голосу, и при совместном пении двух собак становится настолько понятно, что можно с точностью определить даже интервал, заключающийся между звуками их голосов. Очевидно, в данном случае мы имеем дело с явлением совершенно аналогичным звуку колокола...

Переходя к дальнейшему рассмотрению свойств собачьего голоса, мы увидим, что каждый имеет свои, специфические, индивидуальные особенности тембра. Есть голоса густые, бархатистые, сочные, мягкие; есть жидкие, резкие, пронзительные, крайне неприятные для слуха; есть, наконец, глухие, тупые, хриплые, с гортанным или носовым оттенком, причем сила их также весьма различна.

Помимо той или другой степени благозвучности каждый голос имеет свой самостоятельный уровень, или регистр, в смысле высоты издаваемых звуков... Судя по слуху, думаю, что предельные ноты собачьих голосов составляют: вниз - fa под первой линейкой басового ключа и вверх - fa сверх 8-й скрипичного ключа.

На основании высоты и характера звуков голоса собак, как и человеческие, разделяются на четыре главные группы: высокие, нежные, так сказать женственные, могут быть названы дискантами; высокие, но более густого, мужественного тембра - тенорами; нежные среднего регистра - альтами; густые низкие - басами, и промежуточные, соответствующие человеческим mezzo-soprano, второму тенору и баритону... Не меньшее разнообразие замечается также в диапазонах или объемах голосов. Большинство собак обыкновенно издают от 2 до 5 различных тонов, глядя по регистру, высоких, средних или низких, и в пределах их располагают музыкальные фигуры своего пения; но бывают экземпляры, голоса которых заключают до 1¹/₂ и более октав. Встречаются они редко. У меня, например, за всю почти 15-летнюю практику был только один, по кличке Будило, из помеси арлекина с русской гончей. Его чудный бархатистый bassocantante имел в диапазоне примерно от si bemol второй линейки басового ключа до mi bemol второй октавы, что в связи с оригинальной манерой пения производило впечатление целой арии. Когда он находил след, то вначале слышались низкие, отрывистые тоны. Еще сомневаясь в присутствии зверя, мерными речитативами Будило, казалось, рассуждал сам с собою, проверял свои мысли. Но по мере того как усиливался запах следа, голос певца, постепенно повышаясь, принимал все более и более страстный характер, отдельные возгласы становились протяжнее и захватывали все большее и большее количество тонов. Когда же заветная цель достигалась, т. е. зверь вскакивал с лежки или всякие сомнения в близком его присутствии устранялись чересчур сильным запахом, Будило пронзительно вскрикивал и разражался истерическими рыданиями в самом высоком регистре своего диапазона...

Вот такое-то пение я называю пением с заливом... К сожалению, подобные певцы при современной бедности в хороших гончих встречаются редко. Обладая небольшим диапазоном голоса и заурядным чутьем, большинство собак в пении своем, как уже сказал, воспроизводят обыкновенно какую-нибудь одну определенную, вполне законченную музыкальную фразу, состоящую из 2-3 или 5-ти членораздельных, различной длительности звуков и повторяемую с более или менее продолжительными промежутками постоянно.

Одним из главных факторов этой законченности является ритм или известная симметричность в группировке звуков, достигаемая путем подразделения их на сильные и слабые. В этом отношении пение собак также представляет большое разнообразие. Одни субъекты склонны к двухдольному делению, именно издают подряд два отрывистых звука с различными ударениями и последующею затем паузой: ай-ай или ай-ай; другие - к четырехдольному, с различными ударениями и паузой: ай-ай-ай-ай, или ай-ай-ай-ай, или ай-ай-ай-ай; третьи предпочитают трехдольный ритм... четвертые издают только по одному звуку и после каждого делают паузу, благодаря чему получается ритм, который можно назвать однодольным.

У некоторых при известном ритме звуки двоятся: вначале слышится очень короткий, сравнительно слабый, составляющий как бы форшлаг на одну или две ступени выше или ниже, а затем уже главный, более сильный и продолжительный; наконец, есть и такие, которые отдают звуки portamento, т. е. берут их не сразу, а как бы подходя к ним постепенно, вследствие чего получается впечатление не одного какого-либо определенного тона, а быстро исполняемого хроматического последования сверху вниз или снизу вверх, состоящего из мельчайших дроблений целых тонов в пределах, глядя по диапазону голоса, терции, кварты, квинты и даже октавы.

Наклонность к ритму в известной степени свойственна большей части собак, однако бывают артисты, пение которых не имеет какого-либо определенного ритма, а сообразно интенсивности страсти представляет или постоянное чередование однодольного, двухдольного и трехдольного, или совершенно лишено его. К первым принадлежат певцы с заливом в вышеприведенном смысле, а ко вторым - издающие звуки продолжительные, с едва уловимыми уклонениями вверх и вниз. Собака, строго говоря, не поет, а выкрикивает один звук, длящийся в продолжение нескольких секунд, так что получается сплошное: а, а, а, а... - после чего следует довольно продолжительная пауза. Если собака обладает сильным характерным голосом, то эффект выходит поразительный. Подобные артисты встречаются чрезвычайно редко. Мне за всю жизнь пришлось слышать только одного, и трудно передать словами впечатление, которое производил он своим пением. Это были не звуки живого существа, а какие-то адские, раздирающие душу вопли, от которых со многими делалась истерика...

Кроме ритма, пению собак свойственна черта, выражаемая в музыке понятием tempo, иначе - известная быстрота в последовании звуков, а также наклонность к более или менее продолжительным паузам между исполняемыми фигурами. Качества эти, как мне кажется, всецело зависят от темперамента собаки. Субъекты тяжелые, вялые, лимфатического телосложения склонны к мерному, неторопливому издаванию звуков и продолжительным паузам, так называемые редкоскалы; наоборот, сангвиники - субъекты пылкие, паратые (?) отличаются быстротою темпа и краткостью пауз. Некоторые берут такое prestissimo, что просто удивляешься, когда они успевают переводить дыхание...

Пение в общем дает следующую, распадающуюся на три части звуковую картину: гон вдобор, подъем или гон по-зрячему и гон по горячему следу.

Первая обыкновенно состоит их звуков спокойных, но вместе с тем беспорядочных, так сказать иррегулярных, не подчиняющихся какой-либо определенной форме и идущих crescendo; бывает она только тогда, когда собака находит не самого зверя, а ощущает запах его следа.

Вторая может быть названа самым сильным патетическим моментом и продолжается сравнительно недолго; при прежней неопределенности формы в ней замечается наибольшая экспрессия, высота и сила звуков.

Наконец, третья служит как бы разрешением предыдущих диссонансов. Здесь пение собаки принимает свою настоящую форму, получает известный ритм, темп, размеры пауз - словом, получает свой, индивидуальный колорит, и в таком виде остается до тех пор, пока не исчезнет запах следа.

Строго говоря, третья часть является самою существенною... Но, служа регулятором голосового материала, темперамент собаки при чересчур утонченной впечатлительности порождает качество, составляющее у гончей большой порок, именно чрезмерную наклонность к пению, или пустобрешество. Ближайшею причиной его является излишняя слабонервность в соединении с плохим чутьем. Не имея силы воли сдерживать свои волнения, собака выражает их звуками при всяком подозрительном запахе, определить настоящее значение которого не дозволяет чутье. Некоторые псы в более зрелом возрасте исправляются от этого недостатка, другие остаются с ним на всю жизнь, третьи приобретают его в старости, когда чутье становится слабым и утрачивает правильность своих функций...

...Сказанного, мне кажется, совершенно достаточно, чтобы видеть, какое богатство и разнообразие материала заключает в себе пение собак по сравнению с прочими звуковыми явлениями животного царства.

Рассматривая последние, мы увидим, что все они представляют обыкновенно какой-либо один или несколько звуков, свойственных целому виду... Совершенно обратное мы находим у гончих собак. В их голосах можно наблюдать: во-первых, бесконечное разнообразие тембров, регистров, диапазонов и силы, затем - тональность, вполне доступную точным определениям, и наконец, обилие форм, в которых воспроизводятся звуки.

На основании сказанного нельзя не прийти к заключению, что в форме собачьего пения мы имеем дело не с простейшими стихийными звуковыми явлениями, не шумами, не неопределенными криками, а материалом, из которого человеческий разум может создавать разнообразные и эффектные звуковые комбинации.

Теперь рассмотрим, каким путем возможно достигнуть этого. Общее правило, которого следует придерживаться в данном случае, это, конечно, такое сочетание голосов, в котором фундаментом звуковой массы служили бы четыре основные группы: дисканты, альты, тенора и басы, причем между ними должно быть строгое равновесие... Во всяком случае, раз нет возможности соблюсти требуемую пропорциональность, лучше допустить, чтобы выделялись голоса средние, чем крайние... Если численность ее (стаи) дает, например, возможность иметь большой контингент дискантов, то нужно подбирать их так, чтобы каждый обладал по возможности характерным тембром голоса: один был бы звонкий, подобно скрипке, другой имел бы гортанный оттенок, подобно кларнету, третий напоминал бы гобой и пр. Так же относительно других партий.

Однако вопрос этот далеко не исчерпывается одним, хотя бы и хорошим, подбором голосов. Не менее важное значение имеет еще искусство каждого отдельного певца, т. е. та или другая манера пения, и если в стае будут соединены голоса, поющие в разном ритме и темпе, отличающиеся друг от друга разнохарактерностью выполняемых пауз и, наконец, длительностью звуков, то в общем получится впечатление как бы музыкальной пьесы, в которой звуки тягучие будут играть роль мелодии, а короткие, отрывистые - аккомпанемента.

Как самостоятельное звуковое явление, совместное пение собак также распадается на несколько отдельных моментов или частей. Пущенная со смычков, стая в первое время разбегается на широкое пространство и рыщет врассыпную, пока кто-либо из членов не натечет на след зверя. Обыкновенно это делает собака самая добычливая и полазистая, так называемый вожак или мастер, которого в данном случае можно назвать солистом; к его пению постепенно присоединяются голоса прочих участников стаи, и с этого момента начинается нарастание звуковой массы, поступание ее crescendo, которое, глядя по обстоятельствам, или достигает высшего своего развития - fortissimo, т. е. одновременного участия всех голосов стаи, на котором держится более или менее продолжительное время, или, не дойдя до него, превращается в diminuendo и постепенно затихает.

Следовательно, первую часть составляет пение solo или тот же добор, вторую - crescendo, третью - fortissimo и четвертую - diminuendo. Впрочем, случается, что на след натекает не одна, а сразу две, три, четыре и больше собак, и тогда первая часть является не solo, а в виде дуэта, трио, квартета и т. д. Затем те же исполнители могут найти не след зверя, а случайно натолкнуться на него самого, и тогда меняется весь характер первой части, обыкновенно играющей роль как бы интродукции...

Весьма важное значение имеют также акустические условия местности. Одна и та же стая, смотря по резонансу, звучит совершенно разно. Иногда встречаются острова, где вследствие сильного отражения звуков слышите пение не одной, а двух стай сразу, причем вторая повторяет музыку первой...

Таким образом, заключая в себе множество полифонических эффектов, совместное пение собак, тем не менее, представляет полную аналогию с хоровым пением человеческих голосов. Если человек не может заставить стаю петь по своему усмотрению, а должен удовольствоваться материалом, данным собаке от природы, то недостаток этот до некоторой степени вознаграждается искусным, целесообразным подбором..."

Далее г. Сафонов замечает, что, по его наблюдениям, наиболее звучные голоса с обширным диапазоном встречаются между помесями с преобладанием крови арлекинов (!), причем характерною особенностью является смешанный ритм и tempo; среди них ему будто чаще всего удавалось встречать певцов с заливом^*. Но, судя по всему, автор совершенно незнаком с голосами костромских и вообще русских гончих, которых только имел в виду Артынов в своей статье "Собачий хор". Собаки русско-польского типа, по Сафонову, большею частию обладают или дискантами, или альтами с тупым хриповатым или пискливым тембром и очень незначительным диапазоном; басы между ними встречаются очень редко; в пении преобладают быстрое tempo, короткие паузы и ясный двухдольный или трехдольный ритм. Англо-русские же гончие, встречающиеся в Воронежской губ., обладают или альтами, или тенорами довольно звучного тембра, но очень ограниченного диапазона. Иногда встречаются недурные низкие басы, дисканты же составляют редкое исключение. Характерными чертами пения этой породы служат очень умеренный tempo, ясный однодольный или двухдольный ритм и мерный, отрывистый способ звукоиздавания; в общем пение стаи довольно монотонное, так как благодаря однообразию голосовых тембров и форм лишено экспрессии. Некоторое представление о голосе, но не манере пения гончей можно получить, если потянуть ее за ухо.

^* (По Губину же, у арлекинов голос ровный, с заливом, но при этом (хотя и не особенно) редкоскаловат, и очень крупные (низкие) и очень тонкие голоса встречаются редко.)

Е. Артынов дает несколько иное объяснение залива. По его мнению, "музыкально залив выражается так: гончая выкрикнет и затем вытянет октавою или двумя выше своего нормального диапазона нечто вроде продолжительного ах или ай, ай, ай; затем следует более или менее продолжительный перерыв - пауза, как будто у гончей перехватило голос, после чего она берет уже в нормальном своем диапазоне свой обыкновенный или только несколько измененный в чем-то рисунок. Это "ах" берется чрезвычайно высоко, так что выжловки в заливе добираются до трехчертных и... кажется, даже до четырехчертных нот. В физиологическом отношении залив, по-видимому, происходит от сильнейшего прилива охотничьей страсти, является чисто нервным пароксизмом, обусловливаемым нервным судорожным сдавливанием голосового аппарата... Но есть, однако, гончие, которые... гонят почти или все время с заливом. Такие гончие обыкновенно имеют залив несколько особенный, который некоторыми охотниками весьма характерно называется заревом. Этот зарев свойствен, по-видимому, преимущественно русским гончим".

Под названием русских Артынов подразумевает собственно костромских, так как зарев, или рев, не свойствен ни старинным русским, ни пешим. "О голосах костромских гончих, - говорит Н. П. Кишенский ("О руж. ох. с гончими", 1879, VII, 14), - можно сказать, что те охотники, которые не слыхали гона стаи породистых костромичей, не имеют понятия о том, каков может быть стайный гон. Некоторое подобие этому гону представляет гон старинных русских гончих, остальные породы по голосам не могут и сравниваться: их гон перед гоном костромских гончих, все равно что скромные звуки гитары перед мощными аккордами концертной рояли. Голоса костромских гончих, если можно так выразиться, очень фигурные: обладая настоящим длинным заливом без перебоя и необыкновенной силой, у одной и той же гончей после залива голос не однотипный, т. е. каждый взлай делится на несколько нот, которые не разделяются, а переходят одна в другую так: начиная дискантом, переходит постепенно в бас или наоборот; поэтому голоса необыкновенно продолжительны. Отрывистые мерные голоса бывают только у самых низких, глухих басов, залив и тон которых совершенно однотонный. Такой глухой и мерный бас необыкновенно красив в стайном гоне, для полноты которого он так же необходим, как и плаксивые, звонкие и фигурные голоса выжловок. Некоторые костромские выжлецы редкоскалы, в особенности по красному зверю, по которому голос у них троится; суки, наоборот, по красному гонят очень часто".

Рис. 41. Русские гончие Е. Д. Артынова ('Охотничий календарь')

Губин в своем "Руководстве ко псовой охоте" делит гончих по темпу голоса на редкоскалых и яркоголосых, а самые голоса на тонкие, ровные и крупные (басовые). Редкоскалыми он называет таких гончих, которые подают голос через несколько шагов, а яркоголосыми - которые ведут ярко, учащенно, так что голоса их, выражаемые словом "ах", приблизительно слышатся 8 раз в течение одного такта, тогда как в этот промежуток времени у редкоскалой гончей это "ах" бывает слышно только один раз. По определению Губина, с заливом голос у гончей называется тогда, когда голос гончей во время гоньбы не находится на одной какой-либо ноте, а как будто она голосом вариирует, переходя с низких на высокие, и наоборот, ноты. Голос у таких гончих, когда они ведут, совершенно как будто не перерывается; вследствие чего о таких гончих, когда они помкнут по зверю, говорят: залились, заливаются. Когда гончая с заливом ведет одна по зверю, то кажется, что ведут зверя несколько голосов, т. е. несколько собак. Кроме того, он отличает по тембру голоса с гнусью и томные, напоминающие заунывный вопль или плач.

По Кишенскому, сравнительную силу голоса можно определить довольно верно измерением объема груди под мышками: чем больше объем ее сравнительно с ростом, тем голос сильнее, независимо от высоты его, разумеется если только гончая не испорчена. Можно еще вернее, по мнению того же автора, определить голос гончей постукиванием в грудь лопаткой по звуку, издаваемому этим постукиванием, но для этого надо иметь навык и переслушать много гончих.

Об улучшении, подборе и сохранении голосов гончих в стае он же писал подробно в своей статье "Голоса гончих"^*, не касаясь, впрочем, музыкальной стороны. По его мнению, голоса гончих могут быть значительно улучшены в несколько поколений подбором, если следовать правилам, которых держались все старинные охоты Костромской губернии - Мустафина, Зюзина, князей Шелеспанских и др. Он полагает, что правила эти очень древние и передавались, по преданию, еще со времен существования Царства Казанского; и этим правилам подбора, быть может, голоса костромских гончих обязаны своим разнообразием. Для того чтобы только сохранить голоса у гончих, обладающих по природе хорошими голосами, требуется большое уменье, иначе через несколько лет окажется, что отличная стая "сронила голоса".

^* ("Русский охотник", 1894 г., стр. 222-223, 243-244.)

Голоса главным образом утрачиваются разведением породы от молодых производителей. Даже первое поколение от молодых собак всегда обладает неважными голосами, а если продолжать разводить породу от неперегодовавших выжловок и годовых выжлецов, то через три-четыре поколения голоса утрачиваются до неузнаваемости. Кто желает сохранить, тем более улучшить голоса своих гончих, тот должен непременно пускать на племя только вполне зрелых гончих. Если один производитель зрелый, другой молодой, то потомство их бывает с различными голосами, т. е. хорошими и дурными. Особенно важное влияние имеет зрелость производителей на высоту голосов: гончие с низкими басистыми голосами родятся только у выжловок не моложе как по 4-му году, а лучше по 6-му, повязанных с выжлецами по 3-ей осени или старше. При этом надо, кроме того, выбирать выжловку с голосом выжлеца, лучше низким, а выжлеца подобрать с возможно более сильным голосом, все равно низким или высоким. Если вырастить таких щенков и они не сорвут голоса в молодости, то у них обыкновенно бывают самые низкие башуры (октавы), служащие украшением всего хора.

Вообще для улучшения голосов следует выбирать в производители собак с хорошими голосами или, по крайней мере, очень сильными, хотя бы и не особенно гармоничными. Сила голоса высокого и низкого узнается, когда стая гонит очень далеко и более слабые голоса не доходят до слуха. Затем у молодых гончих с отличными голосами последние могут быть легко испорчены или надорваны, если собак будут часто и долго наганивать со старыми, очень крепкими и паратыми, так как очень азартные при этом срывают голос и сипнут. Подобная же порча голоса бывает от простуды, воспаления легких, желудка, кишок или после чумы в тяжелой форме, также от испуга, ушиба, болезни горла. Молодые гончие очень часто срывают голос, если посадить их с воли на цепь, почему они беспрестанно воют и лают. Те же болезни могут быть причиной порчи голоса и у взрослых гончих; выжловок, одерживаемых во время пустовки и сажаемых обыкновенно в отдельное помещение, следует запирать с какою-нибудь знакомою ей сукой. От собак с испорченными голосами лучше потомства не брать.

В былые времена быстрота псовой охоты, то есть успех травли, зависела главным образом от голосистости стаи: зверь, преследуемый адскими звуками гона, не задерживался в острове и, объятый паническим страхом, искал спасения в поле, нередко влетая прямо в зубы борзым. Хотя стая не разбивалась и гнала по одному зверю, охотники травили много и шумовых. Очевидно, гончие с хорошими голосами могли быть и не особенно паратыми. Но традиции стали утрачиваться, доставать настоящих костромичей сделалось трудно, более же паратые, но менее голосистые старинные русские гончие, чересчур убыточные, так как были скотинниками и требовали много выжлятников, были заменены польскими и польско-русскими, которые оказались пешими, сравнительно безголосыми и не могли быстро выставлять зверя на своры.

Между тем изменившиеся условия местности требовали собак более паратых. Английские и полуанглийские гончие пришлись, таким образом, очень кстати: зверь, нажимаемый собаками, преследуемый ими по пятам, вылетал сломя голову на борзятников, не испытывая их терпения. Паратость англичан, таким образом, до некоторой степени возместила недостаток голосов, и сократила время томительного ожидания, и послужила к ускорению самого процесса охоты и даже к упрощению последней: если зверь (красный) не был затравлен, то, за редкими исключениями, сганивался гончими. От новейших паратых гончих не требовалось более позывистости, и тогда как прежние стайные собаки, выгнав зверя из лесу, сами как бы сознавали свое дело поконченным и боялись показаться на опушке, фоксхоунды и англо-русские гончие всего лучше и азартнее гнали зверя именно в поле, на глазок, хотя иногда молчком. Новые собаки оказывались как бы более вязкими, настойчивыми в преследовании, чем русские, вязкость которых приносилась в жертву позывистости, так как с непозывистыми гончими, не скоро подваливавшими к рогу, было больше хлопот ленивым доезжачим и выжлятникам, которые обыкновенно старались сбывать таких собак.

Между тем самые вязкие и непозывистые гончие всегда бывают лучшими гонцами, что очень хорошо известно всем ружейным охотникам, требования которых совсем иные, чем у псовых. Подружейные гончие, сравнительно редко получающие псарное воспитание, гораздо сметливее стайных гончих псовых охот и всегда найдут дорогу к дому или хозяину. Вязкость - качество особенно ценимое ружейниками, так как увеличивает шансы успешной охоты и способствует уверенности, что рано или поздно упорно преследуемый зверь попадается под выстрел.

"Настоящею вязкостью, - говорит Кишенский, - должна признаваться такая, когда гончие гоняют зверя до тех пор, пока он будет убит или сгонен, но последнее возможно только при известной паратости. Те гончие, которые, как, наприм., обыкновенные костромские, при средней паратости сганивают матерых лисиц, должны по справедливости признаваться самыми вязкими, ибо они берут страшными нестомчивостью и настойчивостью... Я считаю тех гончих достаточно вязкими, которые не бросают следа, которые, сколовшись, не возвращаются к охотнику, а сами умеют справиться, которые сначала берут не особенно парато и порывисто, но что дальше, то пуще, то азартнее, которые, таким образом, берегут силы к развязке. Бросить след вязким ружейным гончим позволительно только в трех случаях: 1) когда зверь бросился в стадо домашнего скота, ибо по правилам ружейной (и псовой) охоты территория, занятая стадом, для гончих недоступна; 2) когда зверь пошел прямиком и не ворочает (гончие это понимают отлично) и 3) когда зверь не убит и еще не сдается, а наступила ночь и охотник трубит вызов; это третье исполняют лишь осенистые гончие, следовательно опытные, а от молодых и вязких этого не дожидайся"^*.

^* ("Выбор гончих". - "Природа и охота", 1881, V.)

"Приемистость есть отличительное качество восточных гончих; нет, кажется, такого зверя, которого они не погнали бы одинаково горячо и настойчиво, но в то же самое время это красногоны по природе, бросающие зайца, если причуят след волка или лисицы, который всегда предпочитают. Красногоны восточные гончие совсем бескорыстные: их никто и никогда не приучал есть волчатину и лисятину (как это делали французские парфорсные охотники); гоняя и всегда зло беря этих зверей, они действуют исключительно под влиянием врожденной ненависти, ибо, задавив такого зверя, они его бросают..."^* Русские гончие передают страсть к преследованию лисиц и волков даже помесям с легавой или дворняжкой, тогда как польские гончие с примесью негончей крови гонят только по травоядным.

^* (L. c.)

Как красногоны все русские гончие обладают злобностью к лисе и особенно волку. Есть, впрочем, породы или разновидности, в которых настоящею злобностью обладают лишь кобели, а суки хотя и гонят по красному, но не берут его. Некоторые гончие смолоду не берут зверя, но потом делаются очень злобны; от таких следует брать потомство, когда они озлобились. Манера брать красного зверя у гончих так же различна, как и у борзых: есть между ними гачницы, есть с хваткой мордашки, т. е. гончая, схватив, замирает, закрывает глаза, виснет, и ее трудно бывает оторвать даже от мертвого зверя. Такие гончие особенно дороги в производители. Есть гончие, которые рвут, а не берут вплотную.

Восточные гончие кроме вязкости, приемистости и злобности к красному зверю отличаются шириною и самостоятельностью поиска, так что разомкнутые собаки рассеиваются на большом пространстве, хотя каждая стая имеет своего вожака, или мастера, - самую чутьистую гончую, которой другие вполне верят и на голос которой немедленно подваливают, но молчком, иначе это пустобрехи. О мастерстве гончих можно судить, когда они скололись: мастероватые гончие, сколовшись, рассыпаются на быстрых кругах, а дуры, английские и большею частию полуанглийские, лишенные этого качества, останавливаются, виляя гонами, дожидаясь, чтобы за них справились другие. Восточные гончие свальчивы и так как большею частию бывают одних ног, то гонят или более или менее растянутой кучей или прямоугольником, с мастером впереди. Гон восточных гончих по поднятому зверю отличается ровностью, т. е. отсутствием или по крайней мере редкостью перемолчек, которые обозначают скол; постоянно слышится (в небольшой стае) как бы одинаковое число голосов; при неровном гоне гон всегда становится то полнее, то затихает, так что слышатся отдельные голоса.

Рис. 42. Русская пешая гончая ('Охотничий календарь')

Идеальная стая, говорит Н. П. Кишенский, состоит "вся из гончих настолько мастероватых, что, взятая отдельно, каждая из стайных гончих в одиночку будет гонять хорошо, если не сказать отлично. Стайность гона такой стаи и ее свальчивость зависят от свычности в высшей степени, которая возможна только при совершенной однопородности без признаков помеси, и не меньше того от правильности нахаживания (или наездки) в настоящем возрасте, т. е. когда гончие вполне сложились. В такой стае тоже всегда есть мастер-водак, гончая самая мастероватая, которой голос служит сборным сигналом всем остальным не потому, что эти остальные не могут гнать сами по себе, а по привычке, сделавшейся правилом. Такая стая особенно интересна в зайчистом острове; бывает слышно, как остальные гончие, то одна, то другая, отрываются от кучки по-зрячему, но сию же минуту ворочаются к водаку, который неукоснительно ведет по гонному зверю. Потеря водака в такой стае хотя и чувствительна, хотя и портит гон, но чем мастероватее стайные гончие, тем скорее стая справляется..."^*

^* ("Выбор гончих", I. с.)

Такие стаи встречаются, теперь по крайней мере, очень редко и преимущественно у ружейных охотников. Большинство псовых охот, придерживающихся английских вымесков, обладает благодаря доезжачим так наз. фальшивыми стаями. Такая стая состоит "из одного (или 2-3) хорошего мастера, а остальные - самые бесчутые, лишенные малейшего мастерства; при их подборе обращается внимание лишь на то, чтоб они были равных ног и чуть поглупее мастера. Гонит в такой стае один мастер, остальные гончие лишь голосят за ним по должности, ничего не чуя и не понимая. На первый взгляд такая стая кажется образцовой, но стоит взять мастера-водака на свору, и стайные гончие не помкнут: им не поднять зверя, разве наткнутся, да и такого проводят лишь по-зрячему. Если таких стайных гончих забрать на свору и подпустить к погнавшему мастеру, то они по большей части с места бросаются в голос, гони мастер хоть за версту, а с лежки они нередко голосят за водаком, когда он и не гонит. Составить такую стаю нетрудно - стоит только брать на охоту слишком молодых гончих^*.

^* ("Выбор гончих", I. с.)

Хотя каждая порода имеет свои, так сказать, породные отличия, но главные признаки всех восточных гончих, как мы видели, одинаковы. Что же касается примет, по которым узнается хорошая восточная гончая, то они мало разнятся от примет хороших западных и заключаются, по Кишенскому, в следующем.

Глаза должны быть не впалы, чисты - не слезиться и не гноиться, с буроватым, а не синеватым белком, который означает вялость. Величина глаз должна быть средняя, и если они очень велики и навыкате, то означают чрезмерную горячность и порывистость, что неразрывно связано с неустойчивостью гона и стомчивостью. Слишком маленькие глаза редко не сопровождаются ленивым характером. Черное нёбо, замечаемое у большинства, если оно сплошного цвета, обыкновенно совпадает с крепким телосложением. Следует заметить, что щенки всех пород русских гончих родятся со стоячими ушами, которые опускаются, только когда щенки начинают глядеть.

Грудь должна быть выпукла, т. е. сильно выдаваться вперед; всего шире она у гончих. Обхват груди не менее вышины в плече, а обыкновенно более; гончие с низко спущенными ребрами почти всегда голосистее.

Зад если широк, то гончая обыкновенно парата; у пеших зад сравнительно с передом мало развит.

Ноги у гончих, соединяющих настоящую выносливость с паратостью, всегда пропорциональны. Коротковатые ноги соответствуют меньшей паратости, но и большей нестомчивости; очень же короткие - признак большой пешести и малой выносливости. Особенно длинные, хотя бы мускулистые, ноги указывают на чрезвычайную паратость, соединенную со стомчивостью. Несколько лучковатые задние ноги лучше совершенно прямых, но слишком лучковатые означают слабость. Передние лапы должны быть прямы и лучше немного в размете, чем косолапы. У щенков передние лапы очень часто бывают разведены, почти как у такс, но при должном воспитании они выпрямляются. По наблюдениям Кишенского, трехмесячные щенки с прямыми лапами часто превращаются в косолапых, т. е. передние лапы завертываются несколько внутрь. Предпочтительнее волчья лапа, т. е. с широкою треугольной пяткой, двумя средними пальцами, выдающимися вперед, и вся плотно сжатая. Между пальцами и ними и пяткой должен расти мягкий и упругий густой волос, предохраняющий лапу от ссадин и ушибов; гончие с волчьей лапой обыкновенно самые крепконогие. Круглые и высокие лапы - стопкой - бывают у гончих очень паратых, но такие лапы более подвержены ушибам и ссадинам пятки и пальцев. Круглая и широкая низкая лапа встречается исключительно у пеших гончих. Лапа заячья с очень длинными пальцами хуже всех других: гончие с такой лапой обыкновенно слабоноги. Независимо от формы лапа должна быть суха, пальцы сжаты, а не растопырены, когти должны упираться в землю, а не торчать кверху или параллельно земле, то есть гончая должна стоять больше на пальцах, чем на пятках. У слабоногих гончих, упирающихся при ходьбе на пятки, когти не изогнуты и не стираются, а отрастают длинными, прямыми и плоскими.

Гон должен быть упругим, не слабым и не изогнут вбок. Восточные гончие упорно передают свою крутогонность, и эта примета сохраняется так же долго, как у помесей польских и курляндских прибылые пальцы (когти), которых русские гончие никогда иметь не должны.

Что касается масти, то следует избегать пегих, очень пестрых собак, не имеющих подпалин или подласин, так как это признак сильной крови фоксхоундов. Каштановый или кофейный окрас, несомненно, указывает на подмесь легавой, но темно-бурые гончие бывают и между породистыми. Восточные гончие всегда передают в помеси и свой мягкий подшерсток, который особенно долго сохраняется на шее и голове около корня ушей.

В противоположность западным восточные гончие^* вообще веселого характера, любят играть, даже взрослые. Со всеми людьми безразлично всегда добродушны, но и к хозяину особенно привязаны не бывают. Они очень долговечны и способны к продолжительной стайной службе, ибо никогда не разбиваются ногами и не теряют чутья. Зубы сохраняются у них совершенно белыми лет до 7-ми и значительно желтеют и стираются к десяти. Дряхлость наступает не исподволь, как у западных, а в короткий промежуток: восточная гончая как-то сразу тяжелеет, спадает с голоса, теряет зубы, но в этом негодном положении живет всегда недолго^**.

^* (Исключение составляют лишь некоторые старинные русские.)

^** (См. "Выбор гончих". - "Прир. и охота", 1881, V, 22, и "Записки об охоте с гончими". - "Прир. и охота", 1879, VII, 10.)

До сих пор у нас на выставках обращалось внимание только на стати гончих и по ладам судили о их пригодности в качестве производителей. Однако очень трудно, почти невозможно судить по внешнему виду о чутье, злобности, голосе, паратости и других внутренних качествах. Испытания гончих имеют, в сущности, гораздо более смысла, чем испытания легавых и борзых, даже необходимее, и вероятно, дело недалекого будущего.

Однако до сих пор об этих испытаниях говорили только ружейные охотники, псовые же, по обыкновению, относились, как и ко всему касающемуся гончих, весьма индифферентно. Вследствие этого ружейные охотники взглянули на дело весьма односторонне и стали требовать испытаний не стаи, а одиночек или смычков, что, конечно, было бы весьма неправильно. Кишенский, основательно восставая против таких испытаний, указывает на то, что одиночными гонцами бывают не только нечистокровные гончие, но даже вовсе не гончие и что испытание стаей тем именно и важно, что некровные собаки неустановившейся породы всегда бывают не одной ноги, неравной выносливости, несвальчивы и не могут гонять так ровно и дружно, как следует. В работе некровной стаи всегда преобладает гоньба вперегонку, отсюда перечуны и отсталые, которые нередко поднимают своего зверя и гонят в отбой. Стая кровных гончих - это боевая единица, вполне аналогичная со стадом овец или эскадроном кавалерии. Работа же одного гонца или смычка не зависит от породы, и их качества могут быть индивидуальными, не передающимися в породу, кроме того, тут нельзя испытывать злобность.

К сожалению, несмотря на составленные весьма подробные проекты правил кружка любителей гончих и правил испытаний гончим, ничего из этого не вышло; охотники не могли столковаться с ружейными, последние даже между собою, и дело совсем заглохло. Пять лет спустя один ружейник с гончими предложил следующий проект или, вернее, схему полевых испытаний.

1. Вежливость испытывается тем, что стая проводится на своре или же на одних смычках мимо стада.
2. Послушание должно быть испытываемо и при набросе, т. е. разомкнутые гончие должны стоять под островом.
3. Поиск должен быть на кругах, причем собаки не должны ходить одна за другою, а искать врассыпную. Только при доборе дозволяется более или менее скучиваться.
4. Добор должен быть быстрый, на кругах, с очень редким взлаиванием, но не по одному и тому же месту с многократным возвращением к пройденному, так как это признак отсутствия и чутья и мастерства.
5. Гон должен быть ровный, с весьма редким скалыванием; в случае же скола судья должен заметить, каким образом добывают гончие упал ого: если не на кругах, возвращаясь к месту, где стеряли, то это опять признак, умаляющий чутье и мастерство. Стайка в 3 смычка, не нашедшая в продолжение 1-3 минут упалого, не заслуживает никакого приза.
6. При гоньбе стая должна идти кучно; растянутая в одну линию, одна за другой, уже не стая, а сброд собак, может быть и очень дельных, но разных ног.
7. Бросать гон гончая не должна ни в каком случае: зверь должен быть убит или выставлен в поле. В последнем случае надо иметь верхового, который бы мог перенять гончих.
8. Позывистости от хорошей ружейной стаи требовать нельзя".