Охотничьи угодья днем и ночью

Летящий гриф

Метрах в пятидесяти от пас мчался галопом самец антилопы гну - его черпая тень мелькала на фоне освещенной луной выгоревшей травы африканской саванны. За ним неслись пять гиен, и расстояние между преследователями и жертвой с каждой минутой сокращалось. Вот самая первая из гиен вцепилась в хвост гну, и мгновение спустя остальная четверка уже металась вокруг, хватая жертву за бока и за ноги. Бык развернулся мордой к своим мучителям и затряс головой, делая выпады изогнутыми острыми рогами. Но ночная тьма высылала все новых и новых гиен, и не прошло и двух минут, как гну был сбит с ног и его уже едва можно было разглядеть за клубком рычащих и грызущихся теней.

Гуго подвел машину поближе и включил фары; кое-кто из пирующих поднял голову - глаза сверкают, морда и шея залиты алой кровью. Двадцать минут спустя о схватке при лунном свете напоминало лишь темное пятно вытоптанной земли.

Это была первая охота гиен, которую нам с Гуго довелось наблюдать, и мы долго не могли прийти в себя от ужаса, когда увидели воочию, как они рвут живую жертву на куски. С тех пор мы наблюдали такие кровавые драмы не один раз, потому что гиеновые собаки и шакалы убивают добычу тем же методом - молниеносно разрывая ее на части. Жертва погибает в течение двух минут, не более, и при этом находится в таком остром шоковом состоянии, что едва ли способна почувствовать боль. А ведь львы, леопарды и гепарды, которых считают «аккуратными охотниками», зачастую душат свою жертву минут десять - да и нам ли судить о том, какой смертью легче умирать? Поэтому мы не встанем в ряды тех, кто заклеймил гиен и гиеновых собак кличкой кровожадных убийц и собирается истреблять их без всякого снисхождения,- эти животные убивают ради пропитания, пользуясь тем единственным способом, который выработался у них в процессе эволюции.

И верно, из всех живых существ лишь человек убивает, зная о причиняемых страданиях, значит, только человеку можно предъявить обвинение в сознательном мучительстве. Вся история человечества, если над ней призадуматься, полна, как это ни парадоксально, бесчеловечных деяний - мучительства по отношению ко всему живому без разбора.

Не случайно почти все наблюдения над африканскими хищниками касались именно их хищнических повадок, в особенности методов расправы с добычей. Нас с Гуго, однако, интересовало нечто большее: мы решили наблюдать за этими животными не потому, что они убивают, а потому, что они - умнейшие существа и их взаимоотношения в стае захватывающе интересны. Мы наблюдали за ними и говорили о них много лет подряд, прежде чем решились всерьез заняться изучением их поведения.

Собственно говоря, Гуго и фотографом-то стал только потому, что это давало ему возможность быть ближе к животным. Первую свою фотографию он сделал, понятия не имея о том, как обращаться с фотоаппаратом. Будучи вместе с двумя приятелями в одном из национальных парков Голландии, он набрел на стадо ввезенных из-за границы пугливых муфлонов. Друзья решили сфотографировать животных. Но если товарищи Гуго знали толк в фотографии, то Гуго больше знал о самих животных. Один из друзей сунул камеру в руки Гуго и сказал, что диафрагма и расстояние уже установлены, так что если он сумеет подкрасться вон к тому дереву, то останется только нажать на кнопку. Гуго взял камеру и сделал снимок. С тех пор он достиг многого, потому что всегда старался снять животных в движении: как они играют или сражаются, преследуют или удирают, как вылизывают друг друга пли занимаются любовными играми, как кормятся или защищают своих детенышей.

Подобно Гуго, и я начала свой путь исследователя поведения животных самым непрофессиональным образом. В 1960 году знаменитый палеонтолог Л. С. Б. Лики, известный своими удивительными находками ископаемых предков человека, предложил мне изучать поведение диких шимпанзе в резервате Гомбе-Стрим (теперь это национальный парк Гомбе). Я приняла предложение с энтузиазмом, хотя в то время единственное, что могло послужить мне рекомендацией, было то, что я с детства интересовалась дикими животными, особенно африканскими. С восьми лет я зачитывалась книгами о животных и старалась записывать все, что видела, когда наблюдала за птицами, зверями и насекомыми, водившимися в окрестностях нашего дома на юге Англии. В конце концов у меня собралось достаточно новых данных, чтобы получить разрешение писать диссертацию в Кембриджском университете.

Там, в Гомбе-Стрим, среди шимпанзе, мы и познакомились с Гуго. Я сразу поняла, что он - не просто один из многих фотографов-анималистов. Это человек, который любит и глубоко понимает животных,- родная душа. Луис Лики знал нас обоих задолго до того, как мы повстречались. Еще до приезда Гуго в Гомбе профессор написал моей маме, что ему удалось отыскать подходящего молодого человека, который сумеет не только снять шимпанзе для Джейн, но и будет для нее прекрасным мужем!

Поженившись, мы еще целый год работали в Гомбе-Стрим - Гуго собирал бесценные киноматериалы о поведении шимпанзе по поручению Национального географического общества (США), которое и финансировало всю работу почти с самого начала. По истечении этого срока Обществу представилось невыгодным держать в лагере шимпанзе полностью оплачиваемого профессионального оператора, и Гуго поручили снимать других животных в разных национальных парках и резерватах Восточной Африки.

Мы с Гуго решили никогда не расставаться, но не менее твердым было и наше решение продолжать наблюдения за шимпанзе. Поэтому мы построили лагерь для группы студентов, которые должны были под нашим руководством продолжать исследование поведения обезьян, и сами старались хоть несколько месяцев в году уделять работе с шимпанзе. В настоящее время научно-исследовательский центр Гомбе-Стрим - одно из немногих мест на Земле, где ученые постоянно изучают поведение определенной группы диких животных.

Когда я начала ездить вместе с Гуго в его фотосафари, я все яснее стала понимать, как важно для меня изучать не только шимпанзе. Чем больше я наблюдала за поведением живых существ в Серенгети и других национальных парках, тем отчетливее представлялось мне место шимпанзе в ряду других животных; мои знания о поведении шимпанзе углублялись. В самом начале мы сделали для себя удивительное открытие: оказалось, что стервятник в естественных условиях пользуется орудиями - а таких видов животных на Земле совсем немного. Когда я изучала шимпанзе в Гомбе-Стрим, меня поражало, какое множество предметов использует шимпанзе для разнообразных целей: травинки и прутики для выуживания муравьев и термитов из их гнезд, комочки мятых листьев - в качестве губок, впитывающих воду, когда до нее нельзя дотянуться губами, листья - чтобы стереть с себя грязь, палки и камни - как оружие против павианов или людей. И вот, пе успели мы уехать из Гомбе, как нам попался еще один «природный умелец».

Мы ведем лендровер по земле, почерневшей после недавнего пожара. Кое-где еще тлеют, курятся дымом в полуденной жаре повалившиеся деревья. Мы совсем одни на равнине - почти все туристы заняты ленчем. Вдруг Гуго заметил вдалеке пикирующих грифов и погнал в ту сторону машину. Скоро мы увидели покинутое гнездо страуса: примерно пятнадцать яиц раскатилось по земле, и вокруг них уже суетились сварливые грифы. Должно быть, огонь заставил птицу бросить гнездо, но яйца чудом уцелели - пламя едва тронуло скорлупу. При нашем приближении метнулась в сторону гиена, и мы подумали, что она-то и разбила яйцо, из-за которого препирались птицы. Продолжая наблюдать эту сцену, мы вдруг увидели, как один из двух стервятников, участвовавших в ней, взял в клюв камень и направился к ближайшему яйцу. Подойдя к нему, он поднял голову и, резко опустив ее, бросил камень вниз, на толстую белую скорлупу. Мы хорошо слышали удар. Потом он снова поднял камень и бросал его так до тех пор, пока скорлупа не треснула и содержимое яйца не разлилось по земле. Минут пятнадцать мы наблюдали, как стервятники разбивали одно яйцо за другим - на них налетали более крупные грифы, и им приходилось удирать; они едва успевали ухватить глоток содержимого. Нам было не до разговоров - Гуго снимал, а я впопыхах записывала наблюдения на магнитофон. Когда пара «умельцев» наконец наелась и улетела, мы остались наблюдать за грифами. Как они ни старались, пуская в дело клюв и когти, им так и не удалось разбить хотя бы одно яйцо, и в конце концов они разлетелись не солоно хлебавши.

Стервятники разбивают страусиные яйца, бросая на них камни.

Стервятники разбивают страусиные яйца, бросая на них камни.

Стервятники разбивают страусиные яйца, бросая на них камни.

До сих пор нам были известны только четыре вида животных, использующих орудия в естественной обстановке. Два из них относятся к млекопитающим - шимпанзе и морская выдра (калан). Выдра берет в передние лапы раковины моллюсков и разбивает их о «наковальню» - плоский камень, который она достает со дна и кладет себе на грудь, плывя при этом на спине. Два других вида - птицы: галапагосский вьюрок и шалашник. Галапагосский вьюрок, взяв в клюв кактусовую колючку, выковыривает ею насекомых из трещин в коре, а шалашник пучком волокон из коры размалевывает свой шалашик глиной во время брачных игр.

Опыты, проведенные нами со стервятниками в разных местообитаниях, показали, что эти птицы везде отличаются умением бросать камни. В случаях когда мы подкладывали им более мелкие яйца, они предпочитали взять само яйцо в клюв и бросить его на землю. Возможно, именно это и привело к развитию способа «метания камня».

Нас вообще очень интересовало использование орудий дикими животными, и мы решили узнать, могут ли другие животные, которым яйцо страуса оказывается «не по зубам», справиться с ним. Из всех животных, перед которыми мы ставили эту задачу, с ней справилась только полосатая виверра мунго. Но провести опыт с мунго в естественных условиях нам так и не удалось - возможно, их отпугивал запах, который оставляли наши руки на скорлупе яйца. Две ручные мунго, пойманные еще малышами, сразу же попробовали уронить яйцо на камень себе под ноги (так они обычно разбивают маленькие яйца), а потом стали бросать в яйцо камни. Как и стервятники, мунго использовали прием, генетически заложенный в их поведении.

То новое, что открылось нам в поведении стервятников, еще раз доказало, как мало еще известно о жизни многих диких животных Африки. Правда, в Восточной Африке изучение животных двинулось вперед семимильными шагами, охватывая все большее и большее число видов. Однако эти исследования в основном касаются экологии популяций, и речь идет о громадных количествах животных на необозримых пространствах. Эти работы проводятся в Научно-исследовательском институте национального парка Се-ренгети в Серопера, и начало им положено благодаря содействию Джона Оуэна, директора национальных парков Танзании. Объединенными усилиями всех работающих там ученых в ближайшие годы будет создана наиболее полная картина экологических взаимоотношений в одном из наиболее известных национальных парков Восточной Африки, и значение этой работы трудно переоценить.

Но нас с Гуго с самого начала интересовало поведение отдельных особей внутри вида. Для того чтобы получить достоверные данные о жизни и взаимоотношениях животных, необходимо подолгу наблюдать за одним семейством или группой животных. И само собой разумеется, что прежде всего надо постараться приучить их к присутствию человека, а это совсем не так просто, как кажется. Если вы хотите добиться успеха, вы должны в какой-то мере научиться понимать чувства животных, за которыми наблюдаете. Я уже столкнулась с этим во время работы в Гомбе-Стрим - ведь то, что шимпанзе терпели мое присутствие, еще не означало, что я могла постоянно ходить за ними по пятам. Проходил час-другой, иногда больше - в зависимости от характера шимпанзе,- и обезьяна вдруг, то и дело оглядываясь, пускалась наутек. Для меня это было сигналом: пора оставить животное в покое.

Случай, который произошел с одним студентом,- прекрасный пример того, к чему может привести неосторожное навязывание животным своего общества. Животные, которых он изучал, поначалу отнеслись к его присутствию очень спокойно, так что недели через две он уже мог подходить к ним на расстояние нескольких метров. Преисполнившись уверенности, студент стал сопровождать животных, часами неотвязно следуя за ними, куда бы они ни двинулись. Животные начали проявлять беспокойство, и месяца через два уже видеть его не могли. Понадобилось еще три-четыре месяца бесконечного терпения, чтобы они снова подпустили его так же близко, как на второй неделе наблюдений.

Мы с Гуго несколько месяцев наблюдали за большеухими лисицами, маленькими изящными зверьками песочного цвета. У них большие темные глаза, темные лапки, темный кончик мордочки и хвоста. Эти лисички могут подпустить машину близко к своей норе, но сразу же начинать длительные наблюдения за ними нельзя. Если вы нарушите это правило, они попросту свернутся в клубок и заснут. Многие из вас, наверное, сочтут это поведение доказательством полнейшей непринужденности, а дело обстоит как раз наоборот: лисицы скованны и напряжены. Вспомните прием страуса, ставший притчей во языцех: в момент опасности он прячет голову в песок; подобное поведение вовсе не так уж редко встречается в мире животных. Находящийся в неволе молодой шимпанзе, если ему дать задачу, с которой он не в силах справиться, или напугать незнакомой обстановкой, сворачивается клубком и засыпает на голом полу. Гэвин Максвелл в своей книге «Кольцо блестящих вод» тоже описывает это явление. Его ручная выдра, когда ей приходилось путешествовать в ненавистных для нее автомобилях, несколько минут выражала бурный протест, а потом, «свернувшись в тугой клубок, полностью отключалась от этого отвратительного мира». Максвелл в разное время наблюдал песца, барсука и обыкновенную домовую мышь - все они впадали в похожий на обморок глубокий сон, когда оказывались в ловушке. Известны случаи, когда солдаты во время войны засыпали глубоким сном в самый разгар боя - среди свиста пуль и разрывов снарядов. В совершенно иной обстановке - но это тоже был рефлекс «отключения» - мне самой случалось сворачиваться и проводить в полудремоте то время, когда меня застигала гроза на равнинах Гомбе, а резкий ветер с заснеженных вершин превращал тропический ливень в дедяной душ.

Нам с Гуго удалось довольно близко познакомиться с семейкой большеухих лисиц. В норе было трое взрослых - две самки и один самец - и пятеро детенышей. Все члены этой семьи сначала показались нам «на одно лицо», но вскоре я научилась различать их по распределению темных пятен на мордочке, и тут выяснилось, что лисята - потомство обеих самок. Насосавшись молока у одной, они всем скопом бросались сосать другую. Подрастая, малыши стали все дальше и дальше отходить от норы, сопровождая взрослых на охоту за насекомыми. Однажды мы застали всю семью - и старших и младших,- когда они играли со взрослым самцом газели Томсона. Лисицы молнией бросались к газели, начинали носиться то кругами у самых ее копыт, то где-то в стороне, то виляя хвостами, то распушив их,- они напоминали нам стайку юрких рыбешек. Газель, казалось, самозабвенно наслаждалась игрой - крутилась, трясла острыми рожками, выделывала пируэты на месте, оборачиваясь то к одному, то к другому зверьку в этой лисьей карусели. Несколько раз она делала вид, что гонится за каким-нибудь лисенком, а тот удирал от нее во все лопатки, но тут же поворачивалась и снова принималась носиться кругами. Нам не раз приходилось видеть, как лисицы играли с другими газелями, но такого увлеченного товарища по играм им встречать уже не приходилось.

Газели Томсона, тысячами бродящие по Серенгети,- одни из самых любимых нами животных. Ростом они чуть более полуметра, но как же хороши собой - золотисто-бурые сверху, с белым брюшком и с яркой черной полосой по бокам! Когда газели пасутся, их короткие хвостики непрерывно подергиваются из стороны в сторону; молодые животные то и дело перестают щипать траву и принимаются играть, носясь вокруг стада с невообразимой скоростью, а молодые самцы устраивают турниры, «фехтуя» изящно изогнутыми рожками. Нам порой кажется, что газели Томсона стремятся вовлечь в игру даже машину,- несутся вдоль дорога, не отставая, а потом вдруг развивают бешеную скорость и, обогнав машину, громадным прыжком перелетают через дорогу прямо у водителя под носом!

Когда вы видите, как взрослый самец мчится за ветреной самочкой, вам кажется, что они летят, не касаясь земли; газели меняют направление так быстро, что глаза не успевают следить за ними - все еще глядишь туда, где они только что были. Кажется, даже самому быстроногому хищнику нипочем не угнаться за ними. И все же газели - излюбленная добыча гиеновых собак и гепардов на открытых равнинах, а львов и леопардов - в кустарнике или среди деревьев, где хищникам удается незаметно подкрасться и схватить намеченную жертву. А когда приходит пора размножения, жертв становится особенно много - в основном за счет беременных самок во время отела и новорожденных малышей.

Детеныш газели Томсона в первые дни своей жизни старается остаться незамеченным: при приближении возможного врага он припадает к земле, а мать уносится прочь и возвращается, когда опасность проходит. Шкурка у малыша гораздо темнее, чем у взрослых, и камуфляж у пего - лучше не придумаешь: не раз нам случалось поспешно объезжать крохотного газеленка, чуть не наехав на него,- настолько он сливается с землей. И все же тысячи этих прелестных маленьких существ, напоминающих миниатюрных Бэмби, обречены на гибель, едва они появляются на свет. Главные их истребители - леопарды, гиеновые собаки, гепарды, гиены и шакалы, но и лев не откажется от лакомого кусочка, если ему подвернется такой малыш; нападают на них и павианы, крупные хищные птицы, сервалы и каракалы - небольшие, ростом с шакала, восточноафриканские кошки.

Мать готова постоять за своего детеныша и настойчиво отгоняет этих мелких хищников. Мы видели, как одна газель гналась за павианом, схватившим ее малыша, добрых двести метров, пока он не вспрыгнул на дерево, где ей уже было до него не добраться. Другая газель снова и снова бросалась на огромного воинственного орла, как только он снижался над ее затаившимся детенышем, так что хищник наконец признал свое поражение и улетел. В другой раз мы видели, как газель прогоняла длинноногого секретаря - она гналась за низко летящей птицей, а когда та спускалась на землю, бросалась в бой, и птице приходилось поспешно взлетать. Достается и более мелким хищным птицам; газели почти всегда отгоняют их от своих детенышей - должно быть, один вид загнутого клюва и когтей вызывает у них реакцию защиты.

Как ни странно, но самки газели Томсона, по всей видимости, постепенно теряют рога в процессе эволюции. Вот почему так часто попадаются самки с перекрещенными рожками или рожками, торчащими в разные стороны, самки, у которых остался всего один рог, а то и вовсе безрогие. Нам, правда, ни разу не пришлось наблюдать, чтобы самка газели нанесла хищнику хоть какое-то повреждение своими рожками, но все же шакалы и хищные птицы относятся к этим острым маленьким вилам с подобающим уважением, поэтому непонятно, какую пользу приносит виду постепенная утрата рогов.

Другой мой любимец среди диких животных - гну. Длинпомордый, увенчанный парой загнутых вверх рогов, со светлой «бородой», растущей от подбородка по всей груди, с блестящей черной гривой, он выглядит удивительно потешно, да и кривляется подчас как настоящий клоун. Я могу без конца смотреть на «тренировочные» стычки, вспыхивающие между быками перед началом короткого гона. Подчас достаточно проехать мимо двух мирно пасущихся животных - и драка спровоцирована. При вашем приближении быки внезапно одним прыжком поворачиваются друг к другу, начинают трясти головой, а то еще и роют землю передними копытами. Один из противников, иногда оба, опускаются «па колени» и вымазывают рога грязью. Потом, поднявшись, совершенно миролюбиво глядят друг на друга. И вдруг по какому-то, только им ведомому сигналу срываются с места, несутся навстречу друг другу и, упав «на колени», сталкиваются рогами так, что раздается громкий треск. На этом стычка обычно заканчивается, но иногда происходит более затяжной бой, причем сильнейший продвигается вперед «на коленях», а слабый таким же образом пятится назад, пока у него хватает сил. Наконец, не выдержав, оп вскакивает на ноги и спасается бегством.

Порой от избытка сил гну вдруг ни с того ни с сего начинает носиться галопом, взбрыкивая и тряся головой, то и дело взвиваясь в воздух, словно его подбросили пружиной. Иногда за ним бросается другой бык, и дело кончается дружеской потасовкой. Но самое уморительное - смотреть, как один из них выделывает пируэты вокруг своего «соперника», прыгает как можно выше да еще и переворачивается в воздухе, неуклюже и удивительно забавно - точь-в-точь клоун, «представляющий» балет.

Во время гона быки схватываются не на шутку, и каждый норовит свернуть сопернику шею и свалить с ног. Но нам ни разу не приходилось видеть, чтобы эти битвы кончались чем-нибудь более серьезным, чем небольшие царапины на голове или на шее. В жизни гну порой разыгрываются и трагедии: в период отела - в Серенгети он падает обычно на декабрь-февраль - в больших стадах теряется множество телят. Один-единственный хищник, погнавшийся за теленком или за взрослой антилопой, может распугать все стадо. Да и слишком быстро едущие машины с туристами или низко летящий самолет тоже обращают животных в паническое бегство. А когда все успокоится, вы непременно наткнетесь на нескольких телят, блуждающих в поисках своих матерей. Некоторые счастливчики вскоре находят их, но везет далеко не всем, особенно в громадных скоплениях гну, ежегодно мигрирующих по равнинам Серенгети. Проходят минуты, а затем и часы, и потерявшиеся телята со все более отчаянным мычанием суются то к одной, то к другой антилопе, пытаясь дотянуться мордочкой до вымени. Но почти не было случая, чтобы самка приняла чужого теленка, даже если она потеряла своего собственного и вымя у нее чуть не лопается от молока. На следующий день осиротевший малыш мычит уже еле слышно, а на третий-четвертый день ложится на землю, чтобы больше не встать,- если ему вообще удастся так долго избегать зубов хищников.

Телята, неприкаянно бродящие вокруг стада,- довольно обычное зрелище; такие сироты часто пытаются взять себе в матери любой движущийся предмет. Мы видели, например, как теленок настойчиво пытался увязаться за четырьмя гиенами. Каждый раз, как он подбирался метров на десять, гиены направлялись ему навстречу, но какой-то инстинкт заставлял теленка отбегать в сторону. Гиены были явно не голодны - как только малыш бросался бежать, они теряли к нему всякий интерес. Но вот он снова вернулся и пошел прямо па гиен. Ситуация была очень тревожной, и мы, не выдержав, решили подъехать поближе. Теленок вдруг заметил нашу машину и с громким мычанием бросился к нам. Стоило нам двинуться, как он побежал за нами. Такие сцены часто приходится наблюдать, и я давно уже вижу в своих мечтах - если бы это было возможно! - вместительный приют для потерявшихся малышей; ведь просто сердце переворачивается, когда приходится уезжать и бросать их на произвол судьбы, почти всегда - на верную смерть.

Но в тот раз мы с Гуго, не имея еще ни малейшего представления о том, что гну почти никогда не усыновляют чужого детеныша, решили сделать попытку заманить теленка в стадо. Поблизости виднелось целых три стада: одно - примерно в пятистах метрах к югу, два других - немного дальше, на север и на восток. Какое же из них выбрать? Остановив свой выбор на ближайшем, мы направили машину к нему. Теленок побежал за нами, и вскоре нас отделяли от стада каких-нибудь полсотни метров. Увидев других гну, теленок с громким мычанием бросился к ним. Все стадо подняло головы, словно наблюдая, и вдруг одна антилопа галопом помчалась к нам, громко зовя теленка. Малыш кинулся к ней, они коротко обнюхали друг друга, антилопа повернула обратно и вместе с теленком, который не отставал от нее ни на шаг, затерялась в глубине двигавшегося стада. Неужели нам так неслыханно повезло и мы возвратили потерянного детеныша родной матери? Или это был один из редчайших случаев «усыновления»? Этого нам никогда не узнать, но антилопа вела себя как самая настоящая мать, так что мы уезжали от стада очень довольные собой. В другой раз произошел случай, который кончился далеко не так счастливо. Мы ехали вдоль реки Серонера и вдруг сразу же за крутой излучиной наткнулись на только что ожеребившуюся зебру. Увидев нас, она вскочила и убежала, а на земле, пытаясь встать на ноги, бился новорожденный. Гуго резко дал задний ход, и мы отъехали метров на tyro. Тем временем жеребенок ухитрился встать на непослушные ножки и высвободился из «рубашки», в которой родился. Но зебра, приставшая к небольшому табуну метрах в шестидесяти от этого места, и не думала возвращаться. Мы отъехали еще дальше, так что жеребенка едва-едва можно было разглядеть в бинокль, но его мать, постояв минут десять, отвернулась от малыша и пошла прочь. Ни тогда, ни теперь мы не могли объяснить такого поведения. Вероятно, то был у нее первый жеребенок, и мы спугнули ее, прежде чем она успела его облизать, а многие ученые считают, что вкус околоплодных вод - один из важнейших моментов, закрепляющих привязанность матери к потомству.

В надежде, что мать вернется, мы уехали, но, вернувшись через четыре часа, застали жеребенка по-прежнему в одиночестве. Он прибился к поваленному дереву и то и дело пытался сосать небольшой вырост внизу ствола. Мимо проходили зебры, но жеребенок не обращал на них внимания и жался к своей древесной «маме». Когда стемнело, мы оставили его - он все еще пытался сосать,- но, признаться, ни я, ни Гуго не спали в эту ночь. Утром мы увидели львиный пир - два льва доедали жеребенка. Нам оставалось только надеяться, что его настигла быстрая и безболезненная смерть.

В нормальных условиях детеныши зебр появляются в «семейной обстановке» - в группе тесно связанных между собой животных. В отличие от газелей или гну жеребец активно защищает свой табунок от таких хищников, как гиены и гиеновые собаки. Более того, если хищники преследуют группу зебр, особенно ночью, она обычно сливается с другими группами, так что образуется объединенный табун голов в двести, и жеребцы, находясь в арьергарде, свирепо бросаются на врага, пуская в ход и зубы и копыта. А это значит, что намеченная жертва - как правило, кобылка или жеребенок - остается в живых.

И в другом отношении зебры проявляют хорошо развитую взаимопомощь, благодаря чему все члены группы могут спокойно спать ночью хотя бы по нескольку часов. Ганс Клингель и его жена, изучавшие зебр в течение семи лет, обнаружили, что члены одной или нескольких групп укладываются спать поближе друг к другу. Пока большинство спит, отдельные особи стоят на страже и при появлении хищника тут же предупреждают своих сородичей. Одну такую группу мы наблюдали как-то лунной ночью, и нам врезалась в память явная настороженность часового и безмятежный сон остальных. В который раз нас поразил потрясающий камуфляж зебр при лунном свете. На открытом пастбище в ясный день зебры видны издалека, но на рассвете, в сумерках или при яркой луне зебра становится почти невидимкой - в отличие от гну, чьи мощные темные тела хорошо заметны и при плохом освещении.

Быть может, оттого что зебры привыкли спокойно спать по ночам, спящую зебру иногда можно встретить и средь бела дня. Спят они настолько крепко, что раза два мы приняли их за мертвых - весь табун с громким топотом ускакал, а они лежали не шелохнувшись. Только когда машина почти наехала на них - оставалось не больше двух метров,- лошадки вскочили, ошалело оглянулись и со всех ног пустились догонять товарищей. Днем, когда спят отдельные особи, а не все сразу, мы никогда не видели часовых, и, возможно, чтобы пробудить зебру от крепкого сна, нужен особый сигнал, который подает именно такой страж.

Последние два года наше внимание все больше и больше стали привлекать хищники. Мы заинтересовались их приемами охоты после того, как я обнаружила, что шимпанзе - по крайней мере в Гомбе-Стрим - вполне успешно охотились на довольно крупных млекопитающих, таких, как молодые лесные антилопы бушбоки и обезьяны. Нас интересовали также падальщики - гиепа и шакал, так как многие ученые полагают, что доисторический человек, прежде чем стать охотником, питался падалью и остатками чужой добычи. Шимпанзе из Гомбе-Стрим ни за что не прикоснутся к мясу животного, если оно не добыто одним из членов их собственной группы; и если уж эти обезьяны выходят на охоту, то чаще всего она бывает удачной. И вот теперь, когда перед нами разворачивалась панорама взаимоотношений хищника, жертвы и падалыциков, мы с Гуго уже яснее могли представить себе, как доисторический человек, чье поведение должно было хотя бы в некоторых чертах быть сходным с поведением шимпанзе, поддерживал свое существование.

Мне хотелось бы кратко остановиться на проблемах, которые появляются у гиен и шакалов в связи с их образом жизни. Доступная им пища - это трупы животных, погибших естественной смертью, остатки добычи других хищников и всякого рода отбросы, сконцентрированные вокруг человеческих поселений. Первая проблема для падалльщика - найти пищу, для чего ему служат зрение, слух и обоняние; вторая проблема - если законный хозяин добычи еще не кончил свою трапезу,- урвать кусочек и унести ноги подобру-поздорову; третья - поспеть на место как можно быстрее, пока не набежали и не налетели остальные падальщики - конкуренты. И я должна заметить, что падалью интересуются не только гиены и шакалы. Львы, леопарды, гепарды и гиеновые собаки, не считая множества более мелких хищников, охотно питаются мертвечиной, а подчас не прочь присвоить добычу более слабых собратьев.

Гиена во многих отношениях прекрасно приспособлена к роли падалыцика. Зубы и челюсти у нее невероятно мощные, и когда от убитого животного почти ничего не остается - а так бывает чаще всего,- гиена перемалывает зубами и переваривает самые крупные кости и самую жесткую шкуру. Вдобавок у нее настолько тонкий слух, что она легко ловит на большом расстоянии звуки, которые издают другие хищники, препираясь из-за добычи. Бежать она может со скоростью до пятидесяти километров в час, а выносливость у нее невероятная. Терпения ей тоже не занимать: гиены могут по восемь часов кряду, если не дольше, слоняться вокруг добычи льва, хотя прекрасно знают, что хищные кошки оставляют от жертвы сущие крохи.

Гриф Рюппелля в момент приземления.

У шакала тоже прекрасный слух, но его главное преимущество - подвижность; он ухитряется молниеносно кинуться и выхватить кусок прямо из-под носа у льва или другого крупного хищника, почти без риска оказаться у пего в зубах. Однако пи гиена, ни шакал не являются исключительно падальщиками и пожирателями отбросов, разве что в некоторых районах поблизости от человеческих жилищ, где все другие дикие животные истреблены и рацион гиены состоит почти целиком из отбросов. В кратере Нгоронгоро и на равнинах Серенгети гиена - умелый и самостоятельный охотник, а шакал гораздо больше времени посвящает охоте за насекомыми и грызунами, чем розыску падали или объедков. Подлинными падалыциками можно считать лишь крылатых - грифов, марабу, некоторых орлов. Они не только способны без особых усилий преодолевать по воздуху большие расстояния, но и устраивают в небе настоящие наблюдательные посты, с которых могут обозревать своими всевидящими глазами широкие пространства равнин. Стоит им приметить мертвое животное или хищника, пожирающего добычу, и они с помощью мощных крыльев намного опережают любого четвероногого соперника. Собственно говоря, многие наземные хищники отыскивают себе пропитание, внимательно следя за поведением грифов в небе.

Вверх по склону кратера Нгоронгоро, чтобы пополнить запас продуктов

Марабу, как и грифы, питаются падалью.

Теперь попытаемся представить себе в роли падалыцика первобытного человека. Возможно, он неплохо бегал, хотя с уверенностью утверждать это мы не беремся - ведь он сравнительно недавно «встал на ноги». Несомненно, был он и очень вынослив, но слух его, значительно более острый, чем у современного человека (по крайней мере у «цивилизованного»), вряд ли мог сравниться со слухом шакалов или гиен. Конечно, первобытный человек мог следить за движениями грифов в небе и бежать к указанному ими месту наперегонки с остальными падалыциками. Если он заставал у добычи только птиц или парочку гиен или гепардов - а то и одинокого льва,- возможно, ему и удавалось прогнать их и завладеть добычей. Но в те давние времена, когда человек стал есть мясо, он вряд ли владел какими-нибудь иными орудиями, кроме камней, вроде тех, которыми бросаются современные шимпанзе. Весьма маловероятно, чтобы небольшая кучка людей (считается, что древние люди охотились небольшими группами) сумела отогнать от добычи прайд львов или большую стаю гиен. А коль скоро человеку приходилось дожидаться, когда хищник расправится со своей добычей, то он, конечно, мог разбивать кости и есть костный мозг. Но вот удавалось ли ему, подобно гиене, переваривать кости и шкуру? Едва ли.

Вынужденный перерыв в наблюдениях.

И наконец, попытаемся рассмотреть человека в свете его происхождения от приматов. Шимпанзе, как я уже говорила, едят мясо и в некоторые сезоны в значительных количествах, но мы никогда не видели их в роли падальщиков и прихлебателей. Во многих местах павианы тоже едят мясо, иногда они даже пытаются стащить кусок-другой у шимпанзе. Но если они и пожирают падаль или куски с чужого стола, то, видимо, в редчайших случаях. Мы наблюдали бесконечное число звериных трапез в непосредственной близости от разных стай павианов, и обезьяны никогда не присоединялись к хищникам и их нахлебникам. Более того, приматы в подавляющем большинстве - дневные животные, они боятся темноты. А ведь именно ночью совершаются основные охотничьи подвиги, ночью гиены и шакалы получают большую часть своей ворованной добычи; первобытный же человек в это время, без сомнения, спал.

Я не пытаюсь утверждать, что первобытный человек никогда не прикасался к чужой добыче. Как теперь, так, видимо, и во все времена человек был склонен к компромиссам. Чтобы удовлетворить растущий аппетит к мясу, этот сын каменного века, несомненно, мог подбирать остатки, если они того стоили и риск был не слишком велик. Но мы все же думаем, что человек приобрел вкус к мясу, скорее всего самостоятельно охотясь на разных мелких тварей. В период размножения телята и ягнята становятся легкой добычей, если охотнику удается перехитрить мать. Попадались нам и взрослые животные, больные или увечные, с которыми без особого труда могла справиться группа первобытных людей.

Большинство носорогов в кратере Нгоронгоро очень миролюбивы.

Вот почему мы сосредоточили свое внимание на поведении хищников. Однако очень скоро мы с головой ушли в наблюдение за самими животными, за их индивидуальными характерами, нас то и дело поражали несомненные проявления их интеллекта. Мы открыли, что нередко отдельных индивидуумов можно различать не только по окраске, но и по особым черточкам поведения. Животным, за которыми мы наблюдали, мы всегда давали имена, как только начинали с уверенностью отличать их друг от друга. Некоторые ученые утверждают, что правильнее присваивать каждому животному свой порядковый номер, но, поскольку пас в первую очередь интересовали индивидуальные различия, мы решили, что имена - куда более подходящий для нашей цели и ничуть не менее научный способ обозначения.

Когда Гуго только еще замышлял длительное изучение хищников, я и не думала, что серьезно включусь в его работу: у меня и так еле хватало времени на наблюдение и описание поведения шимпанзе да еще и на воспитание нашего сынишки, Гуго младшего (более известного под именем Лакомка (Джейн Гудолл называет сына Grub («В тени человека») или Grublin («Невинные убийцы»). В русском языке к этому прозвищу ближе всего слово «лакомка».- Прим. перев.). Но мне думается, что Гуго, зная меня достаточно хорошо, с самого начала не сомневался, что я стану его помощницей. Так уж сложилась наша совместная жизнь - что бы ни пришлось, мы все делаем вместе: и книжки пишем, и пеленки меняем.

Меня нетрудно было убедить, что гиены уступают в привлекательности только шимпанзе: они полны природного шутовства, каждая из них - совершенно определенная личность и живут они чрезвычайно сложными и отлично упорядоченными сообществами. Но мне было трудно представить, как же я сумею заниматься гиенами, если меня по рукам и ногам связывает младенец. Что ж, мне и вправду было нелегко, пока Лакомка не подрос, но, к счастью, гиены особенно активны по ночам, так что в ослепительном лунном сиянии африканских ночей я провела за наблюдениями долгие часы, а Лакомка тем временем мирно посапывал на кровати в закрытом кузове нашего фольксвагена.

Я совершенно ясно помню день перед началом нашей работы, когда мы прибыли в кратер Нгоронгоро, в Танзании. Мы выехали из нашего дома на окраине Найроби за день до этого и на ночь раскинули лагерь на просторах Серенгети. Утром нам оставалось преодолеть последний участок пути - пятьсот километров. На первой скорости мы взбирались по крутым откосам Нгоронгоро, и нас все сильнее начинал пробирать холод; потом мы въехали в облака, покрывавшие склоны горы. Добравшись до гребня кратера, мы остановились напоить нашего девятимесячного сынишку. Стоило нам выключить мотор, как мы стали частью призрачного мира. Белые, медленно клубящиеся облака обволакивали машину, и нам были еле видны несколько размытых деревьев да мокрая высокая трава по краям дороги. Мы знали, что н справа и слева от нас круто обрываются вниз поросшие густым лесом склоны: с одной стороны - к холмистым просторам равнин Серенгети, с другой - к глубокой чаше кратера. Все великолепие нетронутой природы, раскинувшейся внизу, было совершенно скрыто туманом, и будь мы просто проезжими туристами, нам так и не пришлось бы никогда в жизни увидеть это потрясающее зрелище. И точно так же, если бы дорога нашей жизни повернула в другую сторону, мы никогда не узнали бы о таких ярких личностях, как Миссис Браун, престарелая гиена-родоначальница, или Ясон - обыкновенный шакал, или Чингизхан - предводитель стаи гиеновых собак. А ведь они были там, внизу, ниже облаков, они жили своей жизнью, отдыхали и играли, охотились и убивали, создавали семьи и рождали себе подобных.

Мы спускались на дно кратера, и немного погодя плотные облака остались позади, а зеленые равнины стали просвечивать далеко внизу сквозь истончавшуюся дымку. С такой высоты все двести пятьдесят квадратных километров дна кратера казались совершенно безжизненными. Но вот уж где нельзя было верить своим глазам! Первыми на фоне равнины четко обрисовались темные пятна - стада гну - и отдельные точки - одинокие носороги; затем стали различимы табуны зебр и наконец - окрашенные под цвет песка стада газелей Томсона и Гранта. Внизу, под нами, обрамленное бледно-розовым кружевом фламинго проступило маленькое содовое озеро, и мы прекрасно знали, что за озером в небольшом лесу Лераи прячутся слоны, буйволы, павианы и мартышки. В более высокой траве пологих холмов на дальнем краю кратера пасутся, должно быть, остальные стада слонов и буйволов, а также громадные стада канн, самых крупных африканских антилоп. Мы с Гуго собирались изучать хищников, и там, внизу, мы знали, нас ждут многочисленные хищники. В самом кратере постоянно обитали несколько прайдов львов, и среди них встречались самцы, украшенные великолепными черными гривами - красой и славой львов Серенгети. Пятнистых гиен в кратере такое же множество, как и в других районах Африки,- еще несколько лет назад служителям парка приходилось отстреливать по пятьдесят гиен в год, а то и больше, чтобы их не развелось слишком много. Теперь люди больше не трогают гиен, и, возможно, вследствие разрастания их популяций гиеновые собаки и гепарды, которые раньше встречались в основном лишь в кратере, переселились в другие места.

В кратере живут все три вида африканских шакалов - обыкновенный, чепрачный и более редкий полосатый. Большеухая лисица - она меньше европейской - водится на равнине во множестве, а удивительно красивый сервал - кошка ростом с шакала - попадается на высоких поросших травой обрывах вдоль рек и среди холмов. Леопард обитает на лесистых склонах, но порой спускается и на дно кратера в лесах и на равнинах водятся многие мелкие хищники - степной кот, циветта, грациозная генетта с длинным полосатым хвостом и несколько видов мунго.

Позднее мы провели эксперимент с двумя мунго и выяснили, что они тоже бросают камни.

Позднее мы провели эксперимент с двумя мунго и выяснили, что они тоже бросают камни.

Мы не торопясь ехали к деревянной хижине на отдаленном краю кратера, где должен быть наш лагерь. Везде буйно росла трава, и гну попадались нам буквально тысячами. Когда мы проезжали мимо одного, второго, третьего стада, наш сын приходил все в больший восторг и едва не вываливался из окна - так ему хотелось быть поближе к животным. Время от времени какой-нибудь шакал ставил уши торчком и разглядывал нашу машину, но при ее приближении подпрыгивал и отбегал в сторону. Один раз толстая уродливая гиена выкарабкалась из грязной лужи у самой дороги и затрусила прочь, оглядываясь на нас через плечо по свойственной всем гиенам привычке.

В кратере, где воды всегда достаточно, очень много священных ибисов.

Хижина стала нашим домом, как только мы переступили ее порог. Она пряталась в тени гигантского фигового дерева, в ней всегда было прохладно, ее обволакивал неяркий зеленоватый свет, постоянное щебетание и чириканье птиц и неумолкаемое журчание небольшого мутного ручейка. Ручеек этот, несколько претенциозно называемый рекой Мунге, начинался высоко за гребнем кратера, прокладывал себе путь по холмистым склонам позади хижины и, посмеиваясь, разбивался на струйки в корнях фиговых деревьев, растущих вдоль русла, пока наконец не впадал в озеро на дне кратера. Из хижины в обрамлении низко нависших ветвей открывался вид на бесконечные равнины, озеро и лес Лераи, позади которого вздымалась стена кратера, отсекая весь внешний мир. Сама хижина - примитивная однокомнатная деревянная постройка, в которой есть только самое необходимое: столы, шкафы, буфет и большая кровать. Пол вымощен камнем и покрыт тростниковыми циновками, окна маленькие, потолок низкий. Когда-то хижину построили для студента, изучавшего гну в кратере, а теперь отделение охраны животных в Нгоронгоро сдает ее ученым, которые хотели бы здесь работать.

В нескольких метрах от хижины стоит крохотная бамбуковая кухонька, но двое наших африканских слуг предпочитали готовить еду на костре под открытым небом.

Во время нашего пребывания в кратере хижина главным образом служила безопасной детской для Лакомки, хотя мы с Гуго тоже спали там по ночам. Но кроме того, мы поставили несколько палаток - для еды, для работы и т. д. Весь день Лакомка играл в хижине, и кто-нибудь из нас обязательно был поблизости, а если мы сидели в «столовой», откуда открывался вид на равнину, он ползал неподалеку от нас.

«Не повезете же вы с собой ребенка в такую глухомань»,- говорили нам многие друзья, когда родился Лакомка. «Теперь-то вам придется немного остепениться, а?» - со смехом замечали другие. Но мы с Гуго еще до появления ребенка решили: если нам это удастся - не менять из-за его рождения своего образа жизни. Гуго - натуралист, его специальность - фотографирование диких животных, ему необходимо выезжать в длительные экспедиции; оба мы считаем, что муж и жена, насколько это возможно, должны всегда быть вместе. К тому времени, когда мы переехали в кратер, Лакомка уже провел пять из девяти месяцев своей жизни в джунглях, и, право же, трудно было найти малыша здоровее и жизнерадостнее.

Разумеется, мы соблюдали осторожность. У нас был с собой радиотелефон, и мы в любую минуту могли связаться с Найроби. Так что, если бы Лакомка - как, впрочем, любой из нас - заболел или нуждался в срочной помощи, мы могли либо вызвать врача, либо заказать самолет, который доставил бы нас в больницу. Мы никогда не оставляли Лакомку без присмотра, а когда он спокойно спал в надежной хижине, специальные установки, проведенные в обеденную и рабочую палатки, доносили до нас все звуки, давая нам знать, как только он проснется. Для пущей безопасности мы отгородили хижину проволочной сеткой, так что если бы ему и удалось ускользнуть на несколько минут из-под нашего надзора, то уж далеко он не ушел бы.

Во время нашей экспедиции ветви фигового дерева два месяца подряд были усыпаны красными плодами, и банда павианов раз в день непременно являлась полакомиться ими. Вот уж когда нам приходилось держать Лакомку в хижине и не спускать с него глаз - крупные самцы ведут себя очень нагло, рассаживаются на земле вокруг хижины, подбирают падалицу и относятся к нашему присутствию буквально наплевательски. Как-то раз повар Моро, гигант из племени лао, чуть не попал в беду: два павиана затеяли драку на нижних сучьях дерева, а потом один из них возьми да и свались, как мешок с песком, чуть ли не на голову Моро. Он пролетел в нескольких сантиметрах, иначе африканец поплатился бы жизнью - даже если бы удар и не убил его на месте, то павиан, испугавшись столкновения с человеком, скорее всего напал бы на него. Клыки у павиана страшные, и укусы его так же опасны, как и укусы леопарда. Были, конечно, и другие неприятности - не столь опасные, сколь неаппетитные и зловонные,- которые подстерегали человека, неосторожно проходящего под деревом, где пировали павианы.

Но, пожалуй, самая главная опасность в нашем лагере на реке Мунге заключалась в том, что дикие животные могли подходить совсем близко под прикрытием густых зарослей, обрамляющих берега реки. Например, в одно прекрасное утро Гуго заметил льва, пробиравшегося в высоком^ кустарнике рядом с нашей столовой. Мы подогнали туда лендровер и нашли льва в обществе шести отдыхающих львиц. Одна из них лежала в десяти метрах от бака с бензином, из которого Гуго и Моро только что брали бензин. Мы попытались отогнать львов, но они лишь отступили к реке, куда мы на машине подъехать не могли. Весь этот день до самого вечера, пока Гуго работал далеко на равнине, нам с Лакомкой пришлось просидеть в хижине, а Моро со своим помощником Томасом предпочел забраться на фиговое дерево и нести там вахту до возвращения Гуго. Наутро львы ушли и больше не вернулись.

Припоминаю случай, когда Гуго едва пе распрощался с жизнью. Примерло в пятнадцати метрах от хижины приткнулась крохотная уборпая, называемая «чу». Это просто-напросто яма в земле, прикрытая вместо сиденья деревянным ящиком и окруженная ветхой круглой стеночкой из травы, в которой с задней стороны оставлено отверстие, служащее входом. Узкую тропку в чу с одной стороны теснит высокий кустарник и трава, а с другой - крутой обрыв к реке. Гуго беспечно топал по тропинке и уже завернул было к «двери», как вдруг, почти не сознавая этого, замети.; сквозь растрепанную стенку что-то желтое. Он на секунду задержался, и это его спасло. Раздался оглушительный рев, треск и хруст - какое-то крупное животное проломилось сквозь стенку и удалилось, сокрушая кусты на своем пути, Гуго промчался по тропинке, пулей влетел в хижину и только тогда, выглянув из надежного убежища, увидел львицу: она стояла, оглядываясь назад и слегка оскалившись, и хлестала себя хвостом по бокам. Должно быть, она устроилась передохнуть внутри чу - мы потом обнаружили огромные дыры в полу, где она оттолкнулась перед прыжком и проломила ветхие доски. Что ей там понадобилось? Очень скоро мы это узнали - остатки ее добычи были уложены у подножия дерева у реки, как раз под нашей чу. Мы оттащили эти припасы подальше - нам совсем не улыбалась мысль, что по соседству будет бродить львица. Вечером мы с Лакомкой и два африканца видели, как она вернулась, чтобы доесть свою добычу. Львица стояла, озираясь и хлеща себя хвостом, минут десять, а потом прокралась мимо хижины и отправилась искать обед в другом месте.

Но жизнь в сафари не так уж часто приправлена острыми ощущениями. В ней пе больше опасностей, чем в жизни людей в более цивилизованных местах. Мы вообще считаем, что если не поддаваться успокаивающему и обманчивому чувству безопасности и всегда быть начеку, сознавая ежеминутную угрозу нападения дикого зверя, то за Лакомку здесь можно бояться не больше, чем если бы он рос где-нибудь в английском городе. У нас ни разу не было причины жалеть о том, что мы растим сына в африканских зарослях; зато сколько интересного он увидел и узнал о диких животных, за которыми мы наблюдали!

На первые месяцы работы в Нгоронгоро к нам приехала погостить мать Гуго, которую мы звали просто Музой. Как же она выручила нас, присматривая за Лакомкой! У Гуго тоже помощников хватало, с нами было еще трое студентов - Паркер, Бен Грей и Патти Мэльмен, которые вызвались помочь нам. Они все вместе «набрали» сотни часов наблюдений за обыкновенными шакалами, которых Гуго тогда изучал.

Исследования начались довольно мрачно, потому что трава на равнине кратера, обычно в это время года представлявшая собой щетину высотой не больше пяти сантиметров, па сей раз почти повсюду вымахала на целых тридцать сантиметров. Ростом шакал не выше европейской лисицы, так что не только снимать, а и углядеть его в такой траве было трудновато. Но все же Гуго сказочно повезло - он отыскал логово в таком месте, где трава была гораздо ниже, чем на равнине. Правда, там торчали кое-где длинные травинки, которые так досаждают фотографам, но их удалось выполоть в полуденную жару, когда четверо щенят-ползунков спали в норе, а их родители отправились на охоту.

Мы собирались пробыть в кратере месяца три, потом предполагали перебазироваться в Серенгети и начать там работу с гиеновыми собаками, а в сентябре, вернувшись в Нгоронгоро, продолжить наблюдения за шакалами и как можно лучше изучить гиен. Но в Африке совершенно необузданная природа, которая опрокидывает даже самые продуманные планы. В данном случае это были дожди - из-за них наше пребывание в кратере затянулось иа шесть месяцев. В период так называемых коротких дождей, с ноября по январь, пролилось столько воды, что и старожилы такого не упомнят, а затяжные дожди, продолжавшиеся до апреля - мая, наводили на мысль о потопе. К концу марта река Мунге несколько раз выходила из берегов, уровень же озера катастрофически повышался. На большей части равнин солнце поблескивало в водах этого нового потопа; нечего было и думать о переездах с места на место.

Гуго, Паркеру и Бену приходилось прилагать титанические усилия, даже чтобы добраться до шакальей норы; они часами вытаскивали машину из одной грязевой ловушки, чтобы тут же угодить в другую. Собственно говоря, почти месяц мы были совершенно отрезаны от внешнего мира - обе дороги к гребню кратера скрылись под водой. Конечно, в случае острой необходимости мы сумели бы выбраться, но это означало, что пришлось бы идти пешком, бросив на произвол судьбы все наше имущество.

С прекращением дождей жаркое солнце быстро подсушивает короткую густую траву равнин и большинство травоядных начинают передвигаться к холмистым пастбищам на восточном краю кратера. Первыми в путь обычно отправляются зебры, которые пасутся в высокой траве, за ними следуют гну, а после них на самую низкую траву переходят стада газелей Томсона и Гранта.

Животный мир кратера отнюдь не напоминает «затерянный мир». Стада животных часто длинными цепочками взбираются по крутым склонам, обновляя издавна проложенные звериные тропы. За пределами кратера встречаются густые леса, гористые отроги и открытые степи, по которым кочуют немногочисленные группы племени масаи. Это красивые люди, величавые и статные, с тонкими чертами лица и кожей бледно-медного цвета; традиции этого племени до сих пор успешно противостоят расслабляющему влиянию западной цивилизации. Как и многочисленные поколения их предков, они бродят по равнинам и предгорьям, и стада коров, овец и коз пасутся бок о бок с дикими животными. Масаи издавна и вполне заслуженно славятся своим бесстрашием.

В прежние времена - до того, как это было запрещено законом,- юноше нечего было надеяться раздобыть жену, прежде чем он но примет участия в охоте на льва, вооружившись только копьем и щитом. Конечно, сторонники охраны природы должны радоваться запрету этого древнего обычая, но всякий, кому случалось видеть атаку разъяренного льва, знает, какое мужество проявляет юноша, выходящий на поединок с ним.

Гуго и я подружились со многими охотпиками масаи, мы полюбили людей этого племени - они не только бесстрашны, но и очень приветливы, добры, великодушны и души не чают в своих детях. К тому же многие из них досконально знают местность и диких животных - это вполне естественно, потому что сами они живут в такой близости к природе. Мы непременно заезжали в деревню, когда искали где-нибудь в окрестностях редких животных, и часто получали от масаи неоценимые сведения.

К северо-западу от Нгоронгоро па сотни километров простираются покрытые травой степи, их прорезает тридцатикилометровое ущелье Олдувай, которое стало знаменито после раскопок Луиса Лики и его жены. Там был найден Zinjanthropus (прозванный человеком-щелкунчиком) и позднее Homo habilis; земля сохранила его каменные орудия и остатки животных, на которых он охотился. Здесь же Лики откопал фундаменты и степы жилищ - несомненно, древнейших человеческих построек. За ущельем Олдувай снова тянутся равнины, где можно ехать километр за километром, не встречая ни единого деревца. Ближе к въезду в знаменитый национальный парк Серенгети низкая трава сменяется более высокой по мере того, как меняется характер почвы, но равнина простирается и дальше, и лишь километрах в ста от Нгоронгоро извивается среди акаций река Серонера.

Южная граница национального парка Серенгети узкой петлей захватывает включенное в территорию парка небольшое содовое озеро Лгарья. Здесь-то мы и устроили свой второй дом в зарослях, лагерь под тенистыми акациями, отражающимися в воде. Озеро Лгарья иногда называют Ндуту. Оба эти названия на языке масаи имеют очень сходное и очень славное значение - это мирное место, священная обитель, которую не смеют осквернять своим присутствием шумные люди. Мне непонятно, как можно так много выразить одним словом, но именно это объяснение дали нам местные жители.

Озеро лежит в нешироком кольце акаций и колючих кустарников, а за ними снова до самого горизонта тянутся равнины, по которым гуляет ветер. Когда мы приехали сюда, собираясь приступить к тщательному изучению гиеновых собак,- это было в феврале,- равнины вокруг просто кишели стадами мигрирующих зебр и гну. Нигде в целом мире в наше время не увидишь таких неисчислимых стад, как в Серенгети в период ежегодной миграции, когда стада за стадами движутся по свежей зелени равнин. Это движение начинается одновременно с наступлением периода дождей: стада, рассыпанные по зарослям на севере и западе парка, близ постоянных запасов воды, объединяются и начинают двигаться несколькими плотными колоннами, которые тянутся по дороге к равнинам с более низкой травой. Там животные задерживаются, откармливаются и телятся; это продолжается до конца сезона дождей. Потом, когда земля подсыхает, стада откочевывают обратно в заросли и рассеиваются. В общем в этих миграциях ежегодно участвуют более миллиона травоядных, примерно половина из них - газели Томсона и Гранта, около трехсот пятидесяти тысяч гну и сто восемьдесят тысяч зебр.

Несколько недель, пока стада паслись невдалеке от нашего лагеря, жизнь наша протекала под постоянный аккомпанемент басовитого мычания и фырканья гну и диких отрывистых криков зебр, которые напоминают учащенные истерические вопли осла. Великолепие и простор этой свободной, неоскверненной земли, простирающейся на сотни километров, закаты и восходы солнца над равнинами, чёрными от тысячных стад, львиный рык и жуткий воющий хохот гиен по ночам - этого я никогда не забуду.

Для хищников, обитающих на равнинах, появление стад возвещает о наступлении периода изобилия. И хотя некоторые львы, гепарды, гиены и шакалы чрезвычайно редко или вообще никогда не покидают своих четко очерченных охотничьих территорий, другие представители те% же видов извлекают максимальную пользу из благословенного периода миграций, провожая стада на каком-нибудь отрезке пути. В разгар миграции плотоядный хищник может вообще не утруждать себя охотой. Гну и зебры идут в таком множестве, что отдельные особи гибнут естественной смертью, и падальщики, пикирующие с неба, тут же выдают место, где можно пообедать на даровщинку. Если и первобытный человек следовал за мигрирующими стадами, то он, конечно, довольно долго мог добывать себе пропитание таким образом.

И тем не менее среди всего этого изобилия хищник может умереть с голоду. Мне никогда не забыть искалеченной львицы, которая лежала под деревом в нескольких метрах от нашего лагеря. Она была так истощена, что не верилось, что она еще жива, но когда мы подъехали поближе, она подняла голову и устремила на нас взгляд огромных, ввалившихся глаз. Когда солнце спустилось и его лучи, пробиваясь сквозь листву, стали припекать, она даже сумела перебраться в тень, то подпрыгивая, то волоча свои изувеченные задние ноги. Было совершенно ясно, что ей уже не подняться, и милосерднее всего было бы разом покончить с ее мучениями. Но ведь мы находились в национальном парке, а здесь действует строжайшее правило: никто не смеет вмешиваться в естественную жизнь природы.

Этой ночью мы подогнали машины как можно ближе к палаткам - одна мысль об изголодавшейся раненой львице возле самого лагеря наводила на нас ужас. Утром мы никак не могли отыскать ее, хотя колесили среди акаций почти целый час. И в этот, и на следующий день Лакомка играл в двух шагах от машин, а наши африканцы не спускали с него глаз. Еще через день Гуго увидел падальщиков, рвущих мертвую львицу. За эти дни она обошла лагерь и как-то сумела дотащиться до кустарника метрах в трехстах от него.

Как правило, мигрирующие стада задерживаются у озера Лгарья до конца мая - начала июня; в год, когда мы там были, несмотря на затяжные дожди, воды для всех стад оказалось недостаточно, и они внезапно двинулись в путь в самом начале марта. Если в прошлом году все наши планы нарушил потоп, то в этом нам угрожала засуха.

Три года подряд Гуго находил гиеновых собак с щенятами возле озера Лгарья в марте - апреле. Но когда мы разбили лагерь в этом районе с единственной целью изучать гиеновых собак, их нор там не оказалось! Это задало Гуго нелегкую работу, потому что гиеновые собаки остаются на месте только тогда, когда воспитывают маленьких щенят, а в остальное время свободно кочуют по необозримым просторам и редко задерживаются в одном месте даже на несколько дней. Газели Томсона и Гранта, которые в период миграций следовали за стадами гну и табунами зебр, паслись на равнинах возле озера Лгарья. Гуго и два его новых помощника - студенты Жан-Жак Мермод и Роджер Полк - наблюдали за несколькими стаями гиеновых собак. Отыскав собак, они втроем дежурили возле них, пока стая не исчезала в какую-нибудь безлунную ночь, словно растворившись в пространстве.

В апреле газели ушли следом за остальными стадами, и с тех пор разыскать собак стало почти невозможно, хотя Гуго и студенты, каждый в своей машине, разъезжались веером, осматривая в общей сложности тысячу триста квадратных километров ежедневно. Им еще помогал наш друг охотник Джордж Доув. Свой палаточный лагерь он раскинул на берегу озера Лгарья и предупредил своих шоферов, что мы ищем собак: если кому-нибудь из них попадалась на глаза стая щеновых собак, Джордж тут же посылал сказать об этом Гуго.

И все же, несмотря на трудности и огорчения, Гуго сумел получить удивительно интересные и совершенно новые сведения о гиеновых собаках и не только о них. В общем наш лагерь был счастливым лагерем. В особенности для Лакомки. К этому времени он стал чрезвычайно энергичным двухлетним сорванцом, и мы спокойствия ради прихватили с собой третьего африканского помощника, Алека. Моро, Томас и Алек посменно присматривали за Лакомкой. К нам в гости приехала моя мама, да и Джордж Доув тоже явно благоволил к нашему сыну, так что у Лакомки не было недостатка в друзьях. В те времена им владела всепоглощающая страсть к футболу (по его собственным правилам), и много потерял тот, кто не видел его в матче с Моро и Алеком - оба африканца были ростом чуть меньше двух метров.

Лакомка всегда приходил в восторг, когда возле нашего лагеря бродили дикие животные, а это случалось нередко, особенно когда стада паслись на берегах озера. Однажды всем нам пришлось укрыться в машине: между палатками носились два льва, гоняясь за теленком гну. Но и тогда, когда мигрирующие животные двинулись дальше, мы могли видеть стадо из восьми жирафов и небольшую группу газелей, которые никогда не уходили из окрестностей нашего лагеря. Иногда мимо важно шествовал старый носорог. Вечерами, когда Лакомка ужинал на свежем воздухе, мимо нас пролетали длинные вереницы грациозных фламинго, мелькая силуэтами на красном или золотом фоне неба; со странными скрипучими криками они тянули на ночную кормежку, к озеру.

Часто, выезжая наблюдать за животными, мы брали Лакомку с собой; он обожал эти вылазки, хотя меня неотступно преследовал страх: что будет, если мы; наткнемся на какое-нибудь осторожное животное, которое Гуго захочет сфотографировать, например на каракала, медоеда или очень редкую полосатую гиену, которые водились возле озера Лгарья. Вот когда мне приходилось пускаться во все тяжкие, чтобы отвлечь Лакомку, а то он обязательно разразился бы победным кличем и как раз в самый неподходящий момент! А уж самой мне и думать было нечего взглянуть на зверя. Я была несказанно благодарна маме, когда она соглашалась взять на себя заботу о нашем сыне и мы с Гуго получали возможность выезжать без него.

Медоед - одно из самых агрессивных африканских животных.

Как-то вечером, перед закатом, в наш лагерь забралась полосатая гиена. В окрестностях озера Лгарья эти животные - не такая уж большая редкость, но они стараются не попадаться на глаза людям, и об их образе жизни и поведении, собственно говоря, ничего не известно. В тот вечер гиена, удивительно красивое животное со светло-кремовой шерстью и волнистыми черными полосами, пробираясь мимо нашей кухни, приостановилась и заглянула внутрь. Я как раз купала Лакомку, но, услышав негромкий возглас Моро, завернула сына в простыню и потихоньку выскочила из палатки. Внезапно гиена навострила уши и бросилась бежать. Она скрылась за склоном холма, спускавшимся к озеру, и мы на машине поспели как раз вовремя, чтобы увидеть, как она гонится за сервалом, только что схватившим зайца. Маленькая грациозная кошка удирала очень быстро, и немного погодя гиена отказалась от погони, постояла минутку, а потом, оглянувшись на зрителей, пошла своей дорогой. В другой раз мы с Гуго следовали за полосатой гиеной, вышедшей на ночной промысел. Не обращая внимания на нашу машину, она шла себе вперед, вынюхивая что-то на земле и время от времени остапавливаясь и отмечая своим запахом куртинку травы. Мы видели, как она погналась за стенбоком - небольшой антилопой, чуть покрупнее дикдика,- но жертве удалось удрать. Вскоре гиена скрылась в густых зарослях, и мы не смогли за ней следовать.

Сервал ловит какого-то грызуна в высокой траве.

Иногда мы все вместе выезжали в ночную поездку. Лакомка отправлялся с нами - ему нравилось высматривать, как сверкают в свете фар глаза каких-нибудь ночных существ. Он был вне себя от восторга, когда видел глаза древесных галаго, горящие, как красные лампочки на новогодней елке,- они еще и летают в темноте, когда эти ловкие маленькие полуобезьяны перескакивают с ветки на ветку! Ему ужасно нравились и долгоноги - их сверкающие глаза описывали правильные дуги, когда зверьки прыгали на задних лапках, как крохотные кенгуру.

В кратере нам отравляли жизнь крысы, которые грызли все, что им попадалось. На озере Лгарья нас донимали африканские сони - графиуры. И хотя они портили наши вещи и бумаги не меньше крыс, нам было как-то легче простить это очаровательным древесным грызунам - за их большие глаза и пушистые хвостики. Как-то утром я взяла банку с джемом, собираясь намазать Лакомке к завтраку поджаренный хлеб, и что же - там, свернувшись среди жалких остатков джема, притаилась одна из негодниц! Мы с Лакомкой опрокинули банку набок и так и покатились со смеху, когда соня дала стрекача,- хвост у нее был вовсе не пушистый, а весь склеенный и липкий. Я думаю, что эта сопя, хорошенько вылизавшись, больше никогда в жизни не подойдет к клубничному джему.

В июне нам с Гуго нужно было побывать в Европе; оставив меня заседать на разных конференциях, Гуго вернулся через десять дней, собираясь перенести наш лагерь в другое место. Но Доув встретил его новостью: он обнаружил стаю гиеновых собак, у которых было логово, и даже будто бы с щенками. Щенки там действительно были, и Гуго, уже распростившийся было с надеждой изучить поведение собак возле нор, снова воспрянул духом.

Вернувшись в августе вместе с Лакомкой, я пришла в ужас, увидев, как засуха опалила и иссушила равнины, хотя этого и следовало ожидать - ведь с февраля здесь не выпало почти ни капли дождя, если не считать одной-двух гроз. Земля повсюду была покрыта ссохшимися остриями или закрутившимися спиралями желто-серой травы. Пыль преследовала нас неотвязно, как кошмар,- набивалась в ноздри, в рот и в легкие, покрывала все вокруг серой пеленой, проникала повсюду, кроме герметически закрывающихся кофров для фотоаппаратуры; когда мы шли по протоптанным тропкам между палатками, пыль поднималась до колен. Но даже пыль может быть поразительно красивой - когда газели, как черные призраки, мчатся по равнине в ореоле пыли, горящей золотистым пламенем в лучах заходящего солнца.

Дни шли за днями, равнины все больше превращались в пустыню, и вместе с этим росло наше удивление: какое множество животных ухитряется выжить в таких условиях! Когда мы выезжали, нам всегда попадались жирафы и газели, бородавочники и страусы, гиены, шакалы и масса разной мелкой твари. Собаки тоже оставались на месте - видимо, они находили достаточно добычи, чтобы прокормиться самим и выкормить щенят. Но в конце концов исчезли и собаки, вновь отправившись в странствия. Тогда и мы свернули лагерь и после двухлетней напряженной полевой работы снова вернулись в свой дом на окраине Найроби и пробыли там на этот раз дольше, чем обычно. Лакомке довелось немного пожить жизнью нормального мальчишки: он играл в саду, ходил по утрам в детскую группу, спал в доме, на настоящей кроватке. Может быть, он вовсе и не скучал по широким просторам, где провел большую часть своей пока еще недолгой жизни. А вот мы с Гуго, разбираясь в своих фотографиях и мыслях, все время мечтали снова очутиться в своем лагере на озере Лгарья, снова увидеть животных, которых так близко узнали.

Каждое отдельное животное, которое мы изучали, проявляло собственный, индивидуальный характер, совершенно непохожий на характер его родного брата, или отца, или соседа. Это нисколько не удивит многих любителей животных. Хозяин собаки сразу же подтвердит, что каждая собака - совершенно неповторимая личность. Я знаю женщину, которая держит только спаниелей: ее собаки происходили из одного питомника, дрессировал их один и тот же человек и выращивались они в одном и том же доме. И каждая из них - с гордостью заявляла хозяйка - абсолютно непохожа на всех остальных. Многие скажут то же самое не только о собаках, но и о кошках, лошадях, даже о свиньях, овцах и коровах. Как ни странно, люди, которые держат прирученных диких животных, почему-то относятся к этому совсем иначе и - неизвестно отчего - бывают убеждены, что их воспитанник приобретает свои черты характера только от близкого общения с человеком. Человек прекрасно сознает, что два лисенка, выращенные им лично, имеют совершенно разные характеры, но его никак не заставишь признать, что если бы те же животные росли на свободе, они проявили бы столь же яркие индивидуальные особенности. Как будто его любимцы, становясь членами семьи, теряют всякое сходство со своими дикими родичами. Наверное, именно поэтому охотники, у которых дома живут прирученные животные, не чувствуют угрызений совести, убивая их диких собратьев.

Одна из задач, которую мы ставили перед собой, когда писали эту книгу,- попытаться показать, что свободное дикое животное столь же интересно и своеобразно, как и животное, воспитанное человеком. Разумеется, узнать индивидуальный характер дикого зверя труднее и на это нужно больше времени, потому что человек не вступает с ним пи в какие отношения, а ведь многие люди в своей оценке личности животного исходят как раз из того, как оно реагирует на личный контакт с ними. В нашей работе такие оценки явились результатом длительных наблюдений. Впервые увидев Черную Фею, гиеновую собаку, Гуго стал отличать ее лишь потому, что у нее не было половины хвоста. Прошли недели непрерывного наблюдения за стаей, прежде чем он узнал Черную Фею как личность, настолько же непохожую на остальных, как ныне здравствующий спаниель моей приятельницы - на всех своих предшественников.

Эта книга, первая из двух, посвященных африканским хищникам, рассказывает о трех наиболее преследуемых и наименее понятых человеком видах, и вместе с тем именно эти три вида интереснее всего наблюдать. Нас нисколько не удивляет, что большинство людей приходят в ужас при мысли о зверях, пожирающих свою жертву живьем, но мы не собираемся оправдывать эти особенности их поведения. Мы попытались нарисовать как можно более полную картину их жизни в надежде, что, если рассказать о некоторых до сих пор неизвестных особенностях их поведения - а это очень интересные и зачастую привлекательные черты,- люди поймут их лучше и звери предстанут в более выгодном свете. Вот, к примеру, случай, доказывающий, что наши надежды могут оправдаться. Один из наших друзей, почти всю жизнь проживший па ферме в Восточной Африке, приехал навестить нас в Серенгети. Гуго показал ему стаю гиеновых собак, к которой принадлежала Черная Фея и в которой как раз были щенята. Вечером, когда мы зашли в бар при гостинице, до меня случайно донеслись слова нашего гостя. Он говорил своему соседу: «Одно я знаю наверняка. В жизни не стану стрелять в гиеновую собаку. Слишком много я о них узнал». Давно у меня не было так радостно на сердце, как после этих слов.

Но сломить человеческие предубеждения не так-то просто. На это требуется долгое время. Даже европейцы сочиняют о животных всякие небылицы: ежи, мол, воруют молоко, летучие мыши запутываются в волосах женщин, овчаркам будто бы нельзя доверять маленьких детей. Я помню случай, происшедший со мной во время моих любимых каникул в деревне, когда я нагрубила одной почтенной старой леди. Я стояла на лугу и гладила свинью. Это была одна из черно-пегих чепрачных свиней, и я много дней осаждала ее подношениями в виде яблочных огрызков и картофельной кожуры, прежде чем она позволила мне себя потрогать. Старушка повелительным тоном подозвала меня к ограде и заявила, что впредь я не должна прикасаться к свиньям, что от их щетины на меня нападут несусветные и ужасные болезни, что даже дышать с ними одним воздухом - смерти подобно!

Тем более понятно, что на долю таких малознакомых людям животных, как те, которым посвящена эта книга, выпадает достаточно клеветы. Не так давно по дороге из Найроби в Серенгети мы имели случай убедиться в этом. С нами был молодой англичанин, который попросил, чтобы мы его подвезли. Вдруг Гуго заметил, что впереди на дороге лежит какое-то мертвое животное, и все мы стали вглядываться, стараясь разобрать, что это.

«А! Всего-навсего поганая гиена,- бросил наш спутник.- Одной тварью меньше».

Мы с Гуго не успели ничего сказать, как сзади зазвенел тонкий встревоженный голосок:

- Бедная гиена, вся поломатая. У мамы такие же гиены. Что ей сделали?

Лакомка с пеленок жил среди диких животных. Гиены на наших фотографиях для него не просто гиены. Он не различает отдельных особей - для этого нужны недели практики и тренировки,- но знает, что у каждой есть свое имя, и всегда спрашивает, как какую зовут. Нет сомнения, что он научится любить животных в самом прямом смысле этого слова. Сейчас о повадках диких животных становится известно все больше и больше, в книгах о животных сообщаются все более точные факты, все меньше фантазий и выдумок - и это позволяет надеяться, что нынешнее молодое поколение освободится от множества предубеждений, которые определяли отношение к животным в прошлом.

Наши исследования поведения диких животных окажутся не напрасными, если, поделившись своими знаниями, мы сумеем заронить в сердца людей частицу уважения и любви к этим невинным убийцам.