В. Н. СОРОКИН. ПЕРЕД БОЕМ И В БОЮ

На востоке занималась багровая заря. День 15 сентября 1942 года в Сталинграде обещал быть жарким не только по причине безоблачного неба. Враг, не считаясь с потерями, рвался к Волге. Грохот бомбежки, лязг гусениц, разрывы снарядов, мин, дробное таканье пулеметов и автоматов - все это сливалось в бесконечный гул великого сражения. Даже ночью, когда бои стихали, хотя далеко не везде, в ушах стоял этот непрерывный, тяжелый рев войны. Впрочем, привыкшие к суровому голосу фронта солдаты, натрудившись за день, быстро забывались в чутком сне.

Кромка неба на востоке заалела и, разливаясь в ширину и длину, стала похожа на красное знамя. Однако на передовой вряд ли кто заметил это. Другой пейзаж, с дымом и гарью, заслонял красоту занимающегося утра.

На юго-западной окраине Сталинграда, у станции Во-ропоново, оборону держали подразделения стрелкового полка с приданным им для усиления взводом собак противотанковой службы. На пологих склонах - окопы с удлиненными больше чем обычно ячейками для вожатых и их четвероногих помощников.

Взводу младшего лейтенанта Анатолия Варламова лишь вечером указали новую боевую задачу - примкнуть к одному из батальонов стрелкового полка. Бойцы всю ночь напролет готовили укрытия - противник, судя по всему, готовился пойти в атаку. Из ложбины, где была скрыта его техника, доносилось урчание прогреваемых моторов.

Копал окопы с ячейками и командир взвода. Ему двадцать четыре года, но выглядит он моложе. Кругловатое лицо, оттопыренные уши, как у мальчишки. Боевого опыта пока маловато. Ну да это - дело наживное.

Родился и вырос Анатолий в городе Орехово-Зуево, Московской области. Мало сказать, что Толя полюбил собак в детстве. Какой ребенок не тянется к четвероногому - будь то собака или кошка. И погладить хочется, и обнять. Он вечно возился с лохматыми дружками, даже с бездомными. Мать выговаривала:

- Ох, горе ты мое луковое! Кого ты на этот раз притащил?! Помотри-ка: бродячего пса...

- Ну и что, пусть бродячего.

- Как это что? - сердилась Евдокия Максимовна и повторяла: - Как это что? А если заразит? Как тогда?

- Да что ты, мама?! - отвечал сын, перевязывая лапу четвероногому драчуну, который вместо благодарности норовил еще и цапнуть за руку своего благодетеля.

«Уж лучше пусть свою собаку держит, чем с бездомными возится», - решила Евдокия Максимовна и приобрела на рынке щенка. Цыган, продававший в розницу скулящее семейство, клялся и божился, что это чистопородные доги.

- Ты, красавица, взгляни на глаза: как сливы, на полшара вылупились. А кожа! Что на животе, что на спине. Гладкая, как голова у твоего деда.

- Не заливайте!

- Рома не заливает. Рома все знает, - заявлял, не моргнув глазом, чернобородый продавец, потряхивая огромной серьгой, продетой в правое ухо.

Уговорил, купила.

Сын был на седьмом небе. Шутка ли - дог! Во всем городе нет ни у кого такой породы. Приходили сверстники хоть краешком глаза взглянуть на приобретенное за деньги чудо, однако ничего необычного не обнаруживали.

- Щенок как щенок, - сказал Колька-сосед. - На дворняжку похож.

- Это ты брось! - рассердился Анатолий. - Видишь, гладкий, а раз гладкий, значит, дог.

- А ты видел когда дога-то? - не унимался Николай.

- А то нет. В Москве видел, на сельскохозяйственной выставке.

- Ну, раз видел... - сосед сделал многозначительную паузу и неожиданно закончил: - Поживем, и мы увидим.

Какой, однако, зловредный. А ведь оказался прав. Дога из щенка не получилось. Подрастая, Джим (так на английский манер назвали питомца) все больше приобретал признаки обыкновенной дворняжки. Пришлось Анатолию перестраиваться на ходу. Теперь он уверял, что это лайка. Посмотрите на уши - торчком стоят, как у сибирской лайки. Да и что дог, в конце-то концов? Ростом с теленка, зимой мерзнет, неженка. Между тем как лайка...

Лохматый Джим, смахивающий на дворняжку, меньше всего думал о своей породе. Не только экстерьер, но и натура у него была не аристократическая. Простая, душевная. Жил пес во дворе. И при появлении юного хозяина - из дому ли тот выходил, из школы ли возвращался с потертым портфелем под мышкой - прыгал, махал хвостом, всем своим видом выражая восторг.

Джим оказался отличным сторожем. Если кто-нибудь проходил мимо железнодорожной казармы, где они жили, пес заливался оглушительно - хоть уши затыкай. Мальчишка выскакивал на крыльцо и строго произносил:

Это значило - нельзя так встречать прохожих. Полаять, конечно, можно, но всему свое время. Если кто полезет через ограду, тогда заливайся как хочешь и сколько хочешь, а на тех, кто мирно проходит мимо дома, не следует уж очень злиться. Уразумел?

Пес виновато помахивал хвостом, словно хотел сказать: «Ты уж извини, не смог я сдержаться, но впредь буду умнее».

На рыбалку ли Толька пойдет, купаться ли, Джим непременно увяжется, убежит далеко вперед, потом вернется, повизгивая: что же ты, мол, так плетешься? Давай наперегонки, а?

Как и многие семьи, живущие в небольших городках, в селах, Варламовы держали домашний скот. Какой, впрочем, там скот - коровенка, пара овец, поросенок, вот, собственно, и все. Но и с этим хозяйством было немало хлопот: накормить, напоить, в стойле почистить. Однажды вечером не вернулись овцы. Куда делись, пастух толком не мог сказать. Вроде бы шли вместе со стадом.

Мать послала на поиски. Толька свистнул собаку, и они помчались. Джим разыскал беглянок на лесной поляне - верстах в полутора от пастбища - и пригнал к хозяину. По следу ли шел, по запаху ли учуял, трудно сказать, а факт остается фактом: доставил как миленьких.

Зимой пес катал мальчишку. Наденет тот лыжи, ухватится за поводок и мчит - Джим тянет с удовольствием, быстро-быстро перебирает ногами. А с горы начнет кататься - и смех и грех. Толька несется под уклон, а Джим следом и, если гора крутая, катится кубарем. А то на санках, причем, вдвоем: мальчишка впереди, собака сзади. Пес тоже усядется, только на задние лапы, а передними обхватит шею своего кумира...

Так вот и жили, бежало время в забавах. Но только ли в забавах? В классе не было лучше физкультурника, чем Варламов. Всех быстрее взбирался по канату, крутил сальто на турнике, дальше всех прыгал. Любил бегать в противогазе, стрелять из малокалиберной винтовки. И Джима приохотил к спорту - научил его ходить по бревну, подниматься и спускаться по лестнице, перепрыгивать ямы. Думал, может быть, в армию возьмут, на границу вместе с собакой.

Окончив школу, Анатолий стал работать на заводе. Джим добросовестно выполнял обязанности сторожа в доме.

Когда началась Великая Отечественная, Анатолий Варламов попал в Центральную школу военного собаководства.

...Младший лейтенант улыбнулся, даже рассмеялся. Ах, думы мои думы, вот ведь куда завели. Хватит, наверное, воспоминаний, пройдусь-ка, посмотрю, как идет работа.

Он прислонил лопату к стенке выкопанной ячейки и направился по траншее вправо, придирчиво проверяя, все ли делается так, как надо. И, оглядывая окопы, Варламов с удовольствием подумал о том, что положиться на подчиненных он может. Вот младший сержант Иван Романов, комсомолец, командир отделения. Сибиряк, а точнее, из Иркутской области. Как-то, по просьбе командира взвода, рассказал о семье. Жили в деревне Романо-во, Нижнеилимского района. Кормила в основном тайга. Добывали пушнину. Правда, до революции его, Вани, еще и на свете не было, но когда подрос, родители не раз вспоминали недобрым словом тогдашнюю жизнь. Нелегко приходилось, сеять почти ничего не сеяли, не заведено было в гу пору хлебопашеством заниматься в Восточной Сибири, там, где вечная мерзлота. Пробовали бросать по весне зерна, но урожай получали хилый, семена не оправдывал.

Тут началась империалистическая война, отца, Сергея Сидоровича, забрали в солдаты. А за что кровь проливал, и сам толком не ведал, хотя вдалбливали, мол, за бога, царя и отечество. Ну, за отечество, это можно, если только действительно кто-то напал на Россию. А за бога? А за царя? Есть ли бог, если столько несправедливости вокруг. Одни катаются как сыр в масле, другие бьются как рыба об лед, голодают и холодают, а из нужды выбиться никак не могут. Царь - это точно, есть, только ведь и в нем справедливости кот наплакал, можно и так сказать, что нет никакой справедливости, язви его!

В семнадцатом вернулся домой Сергей Сидорович, с винтовкой, патронами. Пригодится - так считал. И в самом деле, в ноябре того же незабываемого года пришлось снова взяться за оружие. Вместе с другими фронтовиками создавал в селе Совет, комитет бедноты, потом партизанил без малого два года. В тайге отряд не отсиживался. Нападал на гарнизоны колчаковцев, пускал под откосы вражеские эшелоны, уничтожал живую силу на трактах, на проселочных дорогах.

У отца, кроме Ивана, двое сыновей - Петр, Павел, дочери - Александра и Анна. Не знал тогда отец, что сыновьям его придется тоже браться за оружие, что погибнут они на войне. Погибнет и Иван. Не пройдет и трех часов, как пуля пробьет ему голову, и он, не выпуская из рук автомат, сползет на дно ячейки, как и многие другие.

Сегодня в последний раз увидел он восход солнца - да и то лишь мельком бросил взгляд, и почему-то защемило сердце, заныло все внутри, и чтобы успокоиться, Иван закурил и глубоко затянулся дымом.

Нетерпеливо повизгивает собака - просит есть.

- Обожди, Пальма, не мешай,- вразумляет ее Иван.

Сегодня позавтракать собакам не дадут: пусть останутся полуголодными, так лучше выполнят задание.

Подошедший к ячейке Варламов ласкает собаку и спрашивает Романова:

- Как самочувствие, младший сержант?

- Нормальное.

- А у Пальмы?

- Не жалуется, как видите.

- Робость-то, я гляжу, исчезла?

- Давно уже.

Не забыл, знать, Варламов, как Пальма поначалу боялась движущейся на нее стальной махины, кидалась в сторону, даже пробовала вернуться. Он, командир взвода, предложил тогда Романову заменить собаку, однако тот отказался.

- Думаете, выйдет из нее толк?

- Обязательно. Собака не хуже других. Командир отделения чувствовал бы себя неудобно,

откажись он так легко от закрепленной за ним овчарки. Что скажут рядовые? А не скажут, так подумают: спасовал. Нет уж, милая Пальма, давай-ка позанимаемся дополнительно, повторение, говорят, мать учения, наберись, пожалуйста, терпения. Договорились? Вот и лады!

Иван разговаривал с овчаркой, будто она человек и хорошо понимает слова. А ведь пошло дело! Приучил к выстрелам, разрывам гранат, и уже через месяц, от силы через полтора, Пальма уверенно, без боязни, бросалась навстречу лязгающему чудовищу и, как стальная махина ни стремилась подставить бок, собака-таки умудрялась нырнуть в проем между гусеницами.

«Главное - чтоб выполнила приказ вожатого», - думает Варламов и идет дальше. Убедившись, что окопы и ячейки выкопаны на полную глубину, стенки укреплены, брустверы замаскированы дерном, он объявляет перекур.

- Эх, махорочка, махорочка, - громко произносит красноармеец Яков Гуськов, сворачивая папиросу.

- Табачком у тебя не разживусь? - спрашивает красноармеец Егор Репников.

- Для тебя не жалко, возьми, - Гуськов подает вышитый кисет.

Гуськов - уроженец Алтайского края, Репников - из Псковской области. Репникову уже под сорок, поэтому многие называют его по имени-отчеству - Егором Осиповичем. Что-то есть в них - в Репникове и Гуськове - общее: рассудительность, спокойствие. Никогда не повысят голос. Даже на своих питомцев Дария и Арму, если те допустят оплошность, стараются не кричать, повторяют упражнение и раз, и два, пока оно не усваивается четвероногими.

Затянувшись папиросой, свернутой в виде козьей ножки, Гуськов вдруг поднял голову и спустя три секунды с усмешкой сказал:

- Идут, сволочи.

Варламов устремил взгляд туда, куда смотрел Гуськов, и сквозь дымное марево увидел в небе темные точки: они медленно росли и выглядели караваном перелетных птиц. Но это были не журавли, не дикие гуси, это были «юнкерсы». Куда они направляются, он знал - на город. А конкретно? Бомбить заводы, дома? Или линию обороны?

Одна стая отделилась и свернула к Воропоново.

- А ну, ребята, быстро! Бойцы разбежались по ячейкам.

«Юнкерсы», оказавшись над позициями, стали по очереди пикировать с включенными сиренами, сбрасывая воющие бомбы. Сплошной ад: взрывы поднимали землю то тут, то там, над окопами повисло густое облако пыли, стонали раненые, лаяли собаки. А тут еще фашист добавил огоньку - стал посылать снаряды, мины. Лежа в ячейках, вожатые крепко держали собак за ошейники, боясь, что они выскочат и убегут. Однако четвероногие вели себя дисциплинированно. Только две или три овчарки повизгивали от полученных ушибов и ран, и бойцы, сидя на дне ячеек, оказывали им первую помощь.

Взглянув на восток - не летят ли наши истребители - Варламов еле различил солнце - оно почти совсем скрылось за пылью и гарью и выглядело сейчас бледно-оранжевым шаром.

Наконец, бомбежка, а за ней и артподготовка стихли. Командир взвода распорядился надеть на собак жилеты со взрывчаткой, установить на спине штыри. И хорошо сделал, поспешив, потому что послышался лязг гусениц. Шли танки.

Как только они приблизились метров на четыреста, гитлеровцы, гроздьями висевшие на броне, соскочили с нее и, пригибаясь, пошли вперед.

Стрелки-пехотинцы справа и слева открыли огонь, отсекая пехоту. Немцы залегли, не выдержав свинцового ливня. Но тут же, видимо, по приказу, поднялись, хотя и не все, и вновь зашагали с пляшущими на животах автоматами. Перед окопами и на самом бруствере, там и тут, брызгали струйки пыли и песка. Да еще пушки били шрапнелью.

Танки увеличили скорость. Ах, как хотелось быстрее послать им навстречу четвероногих минеров - от шума работающих моторов собаки пришли в большое возбуждение, рвались наверх (так уже были приучены), и вожатые с трудом удерживали их на месте. Но торопиться нельзя было - экипажи издали расстреляли бы собак. За танками тянулись длинные хвосты пыли. Колыхающиеся фигуры, бегущие в этих серых шлейфах, расплывались, фашисты казались мертвецами, которые выскочили из могил и пытаются напугать живых.

«Еще, еще немножко, - шептал Варламов. - Ну же. Вот теперь, пожалуй, пора!» И громко, чтобы слышали все, он скомандовал:

- Приготовиться!

Каждый вожатый, который не был убит или тяжело ранен, крепко держа собаку за ошейник, поднялся с нею на уступ, ячейки. На губах у собак от сильного возбуждения пузырилась пена. Еще отчетливее услышали они лязг гусениц и рвались из рук.

- Романов, пускай! - крикнул командир взвода.

Пальма, повизгивая, вымахнула на бруствер и, не мешкая, кинулась навстречу переднему танку. Сколько времени она бежала, Варламов не смог бы сказать точно. Ее поливали из пулемета, по сторонам и сзади поднималась пыль, однако собака не обращала на это внимания. Она словно осознавала, что делает, виляла от пуль влево, вправо, и тем не менее продвигалась стремительно и неумолимо. Вот она уже и в мертвой зоне - пули свистят выше. «Теперь, фриц, держись», - подумал Варламов и тут же увидел сноп огня в проеме между гусеницами, услышал, как внутри танка раздался взрыв. Стальная крепость на глазах развалилась на куски.

- Репников, пускай! - скомандовал Варламов. Теперь уже не было времени ждать, пока раздастся очередной взрыв: танки подошли близко. Как только унеслась Арма, сразу же за нею выскочил Дарий, и за Дарием-Джек красноармейца Геннадия Роднова, а за Джеком - Рэкс, а за Рэксом - еще кто-то, в пылу боя Варламов не заметил, кто именно пустил собаку, бросившуюся под наползавший на окоп танк.

Четвероногие минеры подбили уже пять танков. А вот и шестой подставил бок подбежавшей собаке. Та кинулась вслед за уходящей в сторону передней частью машины и, улучив момент, бросилась в темную пасть. Взрыв - и с крепостью покончено.

А немцы продолжали лезть нахрапом. Собак со взрывчаткой почти не осталось, в ход пошли связки гранат, противотанковые ружья. Ранило командира стрелковой роты, Варламов заменил его. Послышался в траншеях его громкий голос: «Ребята, держись! Волга, Родина за нами!» Он стрелял по наступающим из автомата, бросал гранаты. Грохот, дым, пыль, все смешалось.

Еще два четвероногих минера кинулись вперед. И враг не выдержал: оставшиеся танки стали разворачиваться, а вслед за ними показала спины и пехота. Фашистская артиллерия, мстя за поражение, открыла яростный огонь по оборонительным позициям.

Перед глазами у Варламова неожиданно встал столб огня и дыма. Анатолий пошатнулся, и все поплыло, растворилось, в ушах зазвенело. Потом наступила тишина.